Парашюты на деревьях
Шрифт:
Мы подошли к лестнице, что вела под крышу.
— Будьте осторожны — не курите на соломе.
— Мы не курим, — ответил Генка. Он кое-что понимал по-немецки.
Женщина пожелала нам спокойной ночи и ушла.
Нога моя отекла, пока я сидел — еле взобрался на чердак. Мы обшарили свое убежище, ощупали все руками. Фонариком светить не решились, чтобы никто не заметил свет сквозь щели. Через открытое окошко во фронтоне нам хорошо видны были ближайшие дома. Кругом ни огонька, ни звука: тихо, спокойно. Ущербленный диск луны висел над лесом. Долгие черные тени домов, деревьев
Сколько чувств вызвал у нас такой домашний уют. Все это как-бы возвратило нас к мирной жизни, отдалило войну. Я и сейчас не могу без приятного волнения вспомнить этот ночлег на пахучей соломе, протяжные вздохи коровы и похрапывание лошади. Вновь и вновь казалось, что мы где-то в родной Белоруссии, среди своих людей.
И все же тревога не оставляла нас. Мы не спали, прикидывали, как удобнее выбираться отсюда, если нам устроена ловушка. Прислушивались всю ночь — не скрипнет ли дверь в доме. Мы оба думали: выдадут нас или нет? Но молчали. Это было бы неблагодарностью за гостеприимство говорить о людях такое, если они, рискуя жизнью, накормили нас, обогрели заботой, дали приют под крышей своего дома. Но война всему научила — и даже сомневаться там, где нельзя не верить.
Все сомнения рассеялись, когда Грета принесла нам завтрак, а затем — и обед.
— Скоро к нам будут идти солдаты, так что, пожалуйста, постарайтесь ничем себя не выдать, — напомнила она нам еще раз.
Перед закатом солнца к дому прошло несколько солдат. Были они без оружия, громко разговаривали на крыльце. Какую-то бодрую, но примитивную мелодию пропиликала губная гармонь. Довольно складно пропели ритмичную песенку — в мужские голоса вплетался приятный голос Эльзы. Мы лежали, долго тянулось время. Стало совсем темно. Но вот скрипнули двери — кто-то с фонарем вошел в сарай.
— Камэрадэн! — послышался снизу знакомый голос. — Пора.
Мы спустились на землю.
В большой плетеной из лозы кошелке лежали четыре круглые, ароматные караваи свежего хлеба, завернутые в бумагу два куска сала. Мы быстро переложили все в свои вещевые мешки.
— А это вас угощает моя внучка Эльза, — старуха подала нам ломоть кухенбакена — немецкого домашнего пирога.
— Благодарим вас за все, — я хотел пожать хозяйке руку, но не сдержался и обнял рукой за плечи, как, бывало, свою маму. — Мы так и не познакомились. Как ваша фамилия?
— О, это совсем неважно, да и наверное лучше не знать.
Вошла Грета. Она принесла и подала мне мой костыль, который я оставил прошлой ночью у стены дома.
— Кругом все спокойно, — сказала она. — В лесу избегайте больших дорог — они патрулируются.
Еще раз поблагодарив хозяек за гостеприимство и приют, мы распрощались с ними. Они открыли дверь. Мы переступили порог ставшего за сутки дорогого для нас дома и с автоматами наготове направились в лес.
НОВОЕ ЗНАКОМСТВО
Шаг за шагом, от дерева к дереву, через лесные просеки, шоссе пробирались мы к условленному явочному пункту — почтовому ящику № 2, что у штабеля дров.
— Теперь нам еды хватит на весь переход, — радовался
— Люди бывают разные, — только и мог я ему ответить. — Нам следует запомнить: деревня называется Альт Киршнабек. Три женщины. Крайний хутор у леса.
— Бедно живут они, — продолжал Генка. — Ты заметил, что на кровати вместо матраца положена солома, сверху прикрыта простыней. Одеяло тоже какое-то из разных кусков сшито.
Я, признаться, не обратил внимания на то, как была убрана кровать.
Чем ближе мы подходили к условленному месту, тем больше думали о своих друзьях, разведчиках группы «Джек».
— Как ты думаешь, записку только найдем или кто-нибудь ждет нас? — ставил загадки Генка.
— Скорее всего — записку, — ответил я. — Людей в группе мало: три Ивана да две радистки, так что и непросто послать кого-то на связь.
На седьмые сутки с восточной стороны мы подошли к реке Нарве. Вновь в памяти всплыл Крылатых, наше знакомство в разведгруппе «Чайка», приземление его там, в Белоруссии, под Минском. Потом смерть на этой проклятой просеке. Где-то здесь он похоронен. Узнать бы где. Как немцы хоронят наших людей? Оставляют хоть какой-либо след о человеке?..
— Переплывешь с больной ногой? — усомнился Генка.
Мы присели. Я осмотрел ногу. Опухоль не спадала, боль уже не так остро чувствовал — притерпелся.
— Переплыть-то переплыву, но нужно же и всю одежду погрузить на что-то, чтобы не замочить. Давай каких-либо поленьев поищем. Вот бы на лодку повезло, как тогда, помнишь?
Продвигаясь вдоль берега, мы подошли к Парве примерно на километр севернее того места, где переправлялись на лодке в первый раз. Это широкая, привольно текущая равнинная река. По ней ходят довольно крупные речные суда — грузовые, пассажирские, военные. Вплавь преодолевать ее опасно — пока достигнешь противоположного берега, может настигнуть какой-либо сторожевой катер. Я уже не говорю о том, что лезть в воду в позднюю осеннюю пору не так уж приятно. Но нам повезло. Заметили над водой какую-то темную линию. Подошли ближе — мост. Вот так удача! Только почему к нему не видно никакой дороги? Да и на наших картах что-то мы его не замечали. Может, только что построили? Главное, выяснить, охраняется ли он. Ничего не скажешь, нелегкая эта задача при моем состоянии. В случае погони, с больной ногой далеко не уйдешь.
— Подползу посмотрю, что там делается, — предложил Генка.
— Осторожно только, не очень высовывайся. Если что — сразу огонь и драпай, прикрою.
Генка вернулся очень скоро.
— На мосту никого нет, — с радостью сообщил он.
— Охрана может быть на той стороне, — высказал я предположение.
— Но, кажется, тихо, спокойно, — в голосе паренька уже не стало той уверенности.
Пошли оба — не хотелось Генку выставлять вперед. Но что я мог поделать? Я был в таком деле беспомощным. У самого моста затаились, прислушались. Равномерно бубнит ветер, шелестит поредевшей листвой. Не так-то просто различить посторонние шорохи среди звуков многоголосой осени.