Паразиты
Шрифт:
— Ешь фарш, Папа.
— Он холодный, холодный, как лед.
— Это потому, что из кухни досюда довольно большое расстояние. Я пошлю фарш вниз, подогреть.
— Нет, дорогая, не утруждай себя. Я не голоден.
Он отодвинул от себя поднос. Пошевелил ногами под одеялом. Вокруг так много всего разбросано. Эти тяжелые альбомы.
— Убери их, дорогая, убери их.
Сложить альбомы стопкой на пол. Поправить постель.
— В комнате не слишком жарко? По-моему, очень жарко.
— Нет, не думаю. Это оттого, что ты
— Открой окно. У меня удушье. Я вот-вот задохнусь.
Селия распахнула окно, и в комнату ворвалась струя холодного воздуха. Селия вздрогнула и подошла к камину.
— Да, так лучше. Пожалуй, я немного подремлю. Минут пять. Просто немного подремлю. Ты не уйдешь?
— Нет, Папа.
— Потом, дорогая, мы сыграем в bezique. А позже тебе надо будет заняться ответом на письмо старого бедняги Магнуса Геста.
Тихая, холодная комната. Ровное, тяжелое дыхание. Стопка альбомов на полу, из-под нее выглядывает чистый лист бумаги. Ни с того ни с сего чистый лист бумаги. Селия вытащила его и положила на один из альбомов. Нащупала в кармане карандаш. На сегодня о Художественной школе нечего и думать, на завтра, видимо, тоже, но, если есть бумага и карандаш, не все потеряно — вы не совсем одиноки. Через открытое окно с игровой площадки муниципальной школы до нее долетали детские голоса. В это время дети всегда высыпали из школы; они кричали, звали друг друга, скакали на одной ноге, бегали наперегонки. Селия надеялась, что они не разбудят Папу. Он все еще спал. Очки сползли на кончик носа. Школьники продолжали шуметь, громко звать товарищей, и голоса их походили на звуки, летящие из иного, нездешнего мира. Но лица, которые карандаш Селии набрасывал на бумаге, были лицами земных детей. И она была счастлива. Ей было хорошо.
Глава 14
Найэл ждал Марию в конце платформы на Gare du Nord. [44] Он стоял за барьером. Поезд остановился, но он не сдвинулся с места. Началась толкотня, встречающие и носильщики теснили друг друга, воздух гудел от приветствий и разговоров. Мимо Найэла за барьер устремился поток чужих, незнакомых людей. Тараторящие французы со своими говорливыми женами, английские туристы и все те худосочные личности с сигарами во рту, которые не принадлежат ни к одной национальности и вечно путешествуют в поездах, из конца в конец пересекающих континент.
44
Северный вокзал (фр.).
Найэла охватило невыносимое волнение, сердце было готово вырваться из груди. А если Мария не приедет, если ему придется возвращаться одному… Но, нет, она здесь. На ней свободного покроя пальто, и в руках она держит шляпу. На расстоянии ярдов двадцати он мог видеть ее улыбающиеся
— Ты опять вырос, — сказала Мария. — Так нечестно. Вместо того чтобы выглядеть моложе меня, ты выглядишь старше.
Она вынула платок и стерла со щеки Найэла следы губной помады.
— У меня только сорокафранковая бумажка, — сказала она. — Придется тебе расплатиться с носильщиками.
Он был готов к такому обороту. Знал, что так и будет. Когда они проходили барьер, люди оборачивались, чтобы взглянуть на Марию, и она улыбалась им. Она помахала рукой тучному, засаленному машинисту, который улыбался ей, стоя на ступеньке паровоза и вытирая руки тряпкой.
— Он мне нравится, — сказала Мария. — Я всех их люблю.
— Да, но не здесь, — сказал Найэл. — Не на платформе.
Его волнение прошло, но сердце продолжало усиленно биться… полное восторга и радости, готовое выскочить из груди. Он рассчитался с носильщиками, щедро дав им на чай из денег Фриды, подозвал такси и отпустил их. Шофер многозначительно взглянул на Марию и уголком рта что-то сказал Найэлу.
— Я совсем забыла французский. Что он сказал? — спросила Мария.
— Если бы ты и помнила французский, — ответил Найэл, — то все равно ничего бы не поняла.
— Он сказал грубость?
— Нет, комплимент.
— Тебе или мне?
— Нам обоим. Он человек разумный. И не лишен проницательности.
Такси отъехало от вокзала и, свернув за угол, резко бросило Марию на руки Найэлу.
Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в волосы.
— Ты всегда пахнешь одинаково, — сказал он. — Горчицей.
— Почему горчицей?
— Не знаю. Это не запах. Просто твоя кожа.
Мария взяла его за кисть и сравнила ее со своей.
— Она тоже выросла. Стала чище. И ты перестал грызть ногти. Фрида отучила?
— Никто меня не отучал. Просто у меня пропало желание их грызть.
— Значит, ты счастлив. Люди грызут ногти, только если они несчастны. Ты счастлив?
— Сейчас счастлив. — И Найэл вместо своих ногтей прикусил кончики пальцев Марии.
Мария молчала в его объятиях и смеялась.
— Кто твои друзья? — спросил Найэл.
— У меня их много. По именам не помню.
— А кто в данный момент номер один?
— Первого номера нет. Иначе меня бы не было в Париже.
— Я так и думал, — сказал Найэл.
— Знаешь, что я собираюсь сделать?
— Ты мне писала.
— Я хочу сыграть во всех пьесах Барри. Он мне очень удается.
— Кто это говорит?
— Барри.
Такси снова резко свернуло, Мария поудобнее устроилась в объятиях Найэла и положила ноги ему на колени.
— Дело в том, — сказала она, — что меня все считают бесплотной, большеглазой и болезненной. Интересно, почему.