Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Пределом карьерного роста почтовых служащих была должность штатного почтальона, который получал восемьсот франков в год и пользовался уважением в «своем» квартале. После 25 лет беспорочной службы штатный почтальон мог претендовать на годовой оклад в 1200 франков.
Если почтовые сообщения в Париже были доступны частным лицам, то другое средство коммуникации до 1840-х годов использовалось только в военных или политических целях. Оптический телеграф, изобретенный Клодом Шаппом, был впервые официально опробован в 1793 году. Устроен он был следующим образом: на крыше башен и высоких зданий устанавливались столбы-семафоры с подвижными разноцветными планками и фонарями, с помощью которых передавались условные сигналы; чтобы их увидеть и расшифровать, наблюдатели использовали зрительные трубы.
К 1840 году в Париже действовали пять таких семафоров: на крыше главной конторы телеграфной службы (на Университетской улице), на крыше Морского
В эту эпоху передача сигнала из Парижа в Лилль (с помощью 22 промежуточных телеграфных семафоров) занимала 2 минуты, в Кале – 3 минуты (27 промежуточных семафоров), в Страсбург – 7 минут (46 семафоров), в Лион – 8 минут (50 семафоров) и столько же времени – в Брест (80 семафоров). В 1842 году главная телеграфная контора переехала с Университетской на Гренельскую улицу, в дом с высокой башней. К 1844 году сеть оптического телеграфа насчитывала уже 534 станции и соединяла Париж с 29 городами.
Телеграф существенно ускорял передачу информации, однако использовать его можно было только днем; вдобавок передаваемая по нему информация носила преимущественно военный и политический характер. Если англичане в те же годы передавали с помощью телеграфа также и коммерческую информацию (биржевой курс, время прибытия и отхода кораблей и проч.), то во Франции для широкой публики были предназначены только сведения о результатах тиража национальной лотереи. В 1830-е годы частные компании пытались использовать телеграф для передачи коммерческих сведений, однако наталкивались на сопротивление властей. Так, еще в 1830 году изобретатель Александр Ферье де Турет предложил усовершенствование, позволяющее телеграфу работать ночью, и попросил разрешения открыть частное телеграфное сообщение между Парижем и Англией. Однако директор государственных телеграфных сообщений Альфонс Фуа отказал ему, сославшись на право правительства первым узнавать все важнейшие новости. Тем не менее Ферье 24 января 1832 года основал «Генеральное предприятие дневных и ночных публичных телеграфных сообщений», которое должно было соединить телеграфной линией Париж с Гавром. Альфонс Фуа не позволил осуществиться и этому намерению. На сопротивление государства натолкнулись и следующие попытки неутомимого Ферье (устройство телеграфной линии Париж – Руан и Париж – Брюссель). Государство не хотело делиться своими правами с частными лицами, и весной 1837 года во Франции был принят закон о монополии государства на проведение телеграфной связи. Ферье так и не смог связать Париж с Руаном с помощью оптического телеграфа, однако вовсе без телеграфа Руан не остался. Именно в этот город в 1845 году были посланы первые сообщения с помощью электрического телеграфа, который вошел во всеобщее употребление только в 1850-е годы.
Почта и телеграф приносили большую пользу газетчикам; именно с их помощью те узнавали международные новости. В эпоху Реставрации редакция каждой парижской газеты имела специального сотрудника, который отыскивал новости в иностранных газетах и переводил их для французов. А в 1832 году (уже при Июльской монархии) в Париже появилась еще одна форма распространения информации: Шарль Ава открыл в Париже «контору новостей», которая через три года превратилась в «агентство новостей». Известия, которые он получал от своих корреспондентов или сам находил в иностранной прессе, Ава за определенную плату предлагал редакциям парижских газет, а те подавали новости своим читателям под определенным политическим соусом. Для связей со своими агентами Ава пользовался почтовыми голубями, а также имел доступ к сообщениям, поступающим по государственному телеграфу. Агентство Ава располагалось на улице Жан-Жака Руссо по соседству с главной почтовой конторой и потому получало новости без промедления.
Глава пятнадцатая
Санитарное состояние города
Грязь на парижских улицах. Уборка улиц. Ветошники. Отхожие места и вывоз нечистот. Свалки и помойные ямы. Подземные сточные канавы. Водоснабжение. Бани и купальни. Кладбища
Общее место почти всех описаний Парижа первой половины XIX века – жалобы на то, что парижские улицы невыносимо грязны. О неудобствах, с которыми сталкивались прохожие на парижских улицах, уже шла речь в предыдущих главах (в частности, в главах десятой и четырнадцатой), однако тема эта, можно сказать, неисчерпаема.
Бальзак, описывая «круги парижского ада» в повести «Златоокая девушка» (1834–1835), называет одной из причин физической немощи парижан «заразу, подымающуюся из земли, на которой стоит Париж, и неизменно воздействующую на лица привратников, лавочников, рабочих». Писатель продолжает: «Если воздух домов,
Парижская грязь. Литография из газеты «Шаривари», 16 июля 1833 года
Можно сказать, что зловоние на улицах было в описываемую эпоху неотъемлемым признаком парижского быта. А.Н. Карамзин, описывая свою поездку из Страсбурга в Париж, сообщает как нечто само собой разумеющееся: «…ближе, ближе, – завоняло! ужасно завоняло! Ура!!! Мы приехали».
Иностранцы особенно остро ощущали контраст между красотой парижских дворцов, роскошью парижских магазинов – и нечистотой мостовых. В романе английского писателя Э. Бульвер-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена» (1828) заглавный герой, английский денди, приезжает в Париж и на вопрос француженки, интересующейся, как ему нравятся парижские улицы, отвечает следующей тирадой: «По правде сказать, со времени моего приезда в Париж я всего один раз прогулялся пешком по вашим улицам – и чуть не погиб. <…> Я свалился в пенистый поток, который вы именуете сточной канавой, а я – бурной речкой».
Соотечественница Пелэма, англичанка Фрэнсис Троллоп, в книге «Париж и парижане в 1835 году» посвящает рассказу о грязи на парижских улицах не одну страницу:
«Не стану даже говорить, что улицы в Париже содержатся дурно, ибо не сомневаюсь, что очень многие уже сделали это наблюдение до меня; скажу лишь, что нахожу их вид удивительным, чудесным, таинственным, непостижимым. В городе, где все, что открыто взору, украшается самым старательным образом; где лавки и кафе напоминают дворцы фей; где посреди рынков красуются фонтаны, в каких не побрезговали бы искупаться даже самые щепетильные наяды; в городе, где женщины так тонки и изящны, что кажутся созданиями неземными, а мужчины так предупредительны и галантны, что спешат оградить этих богинь от любого нечистого дуновения, – в этом самом городе вы не можете ступить и шагу без того, чтобы ваш взор и нюх не были оскорблены и уязвлены всеми мыслимыми способами. Всякий день я удивляюсь все сильнее и сильнее; всякий день я все крепче убеждаюсь в том, что немалая часть очарования парижской жизни исчезает из-за непростительной небрежности городской администрации, которой, между прочим, не составило бы большого труда избавить элегантнейший народ мира от того отвращения, какое ежеминутно вызывают уличные происшествия, оскорбляющие самые простые приличия. Весенней порой невозможно пересечь ни одну из парижских улиц, в каком бы роскошном квартале она ни находилась и какое бы изысканное общество ее ни населяло, – невозможно пересечь ни одну улицу, не столкнувшись с несколькими женщинами, чье платье покрыто пылью, а возможно, и отвратительными насекомыми. Женщины эти раскладывают посреди улицы матрасы и принимаются выбивать их, не обращая никакого внимания на прохожих, которые едва успевают увернуться, чтобы не наглотаться пыли. <…>
В Лондоне, когда строят или ремонтируют дом, первым делом всегда окружают строительную площадку высоким деревянным забором, дабы работы не причинили вреда прохожим, а затем вдоль этой ограды прокладывают временные мостки с перилами, чтобы эти самые прохожие не испытывали ни малейшего неудобства. Не то в Париже: здесь дом строящийся или ремонтируемый имеет такой вид, словно подле него только что случилось совершенно неожиданное трагическое происшествие: то ли вспыхнул пожар, то ли обрушилась кровля; вы пребываете в уверенности, что через несколько часов мусор будет убран, а тротуар очищен; ничуть не бывало: та же грязь, к великому неудобству прохожих, может оставаться на этом месте много месяцев подряд, а городские власти даже не подумают что-либо предпринять.
Если кто-то разгружает или нагружает телегу, ей позволяют перегородить улицу, и никого не волнует то обстоятельство, что из-за этого пешеходы и экипажи принуждены будут двигаться в обход.
Самые гнусные дела свершаются на улице днем и ночью, а мусорщик выполняет свою работу лишь по утрам. Скромный пешеход постоянно рискует попасть под струю нечистот, выплескиваемых без всяких церемоний из дверей и из окон; в лучшем случае он избегает непосредственного соприкосновения с помоями, и страдают лишь его глаза и нос. Ускользнувший восклицает: “Какое счастье!”, несчастный же, которому повезло меньше и которого окатили с ног до головы, молчит и печально осматривает свое платье».