Париж
Шрифт:
Известия о происходящем во Франции облетели всю Европу. Папа римский направил королю Франции официальное поздравление, заказал художнику Вазари увековечить событие на холсте и приказал отныне петь в эту дату гимн «Тебя, Бога, хвалим». О короле Испании говорили, что его смех слышали лишь однажды: когда он узнал о расправе над протестантами. Только один великий католический правитель – император Священной Римской империи – имел сомнения насчет массовых убийств: он счел их нехристианским деянием. В самой же Франции Варфоломеевская ночь имела одно непосредственное следствие. Новость в дом Пьера Ренара принес кузен Ги, навестивший
– Король Генрих Наваррский перешел в католичество. Так что теперь наша королева Медичи имеет зятя-католика.
– Ты думаешь, это было искреннее обращение? – спросил Пьер.
– О да. Ему велели немедленно принять католичество, а не то ему отрубят голову прямо на месте.
Для Симона и маленькой Констанции это было странное время. Дверь в спальню постоянно держали закрытой. Время от времени к ним заходила мать мальчика и приносила немного бульона или другой еды, которая считалась полезной для больного ребенка, держа вторую порцию в кармане, и кормила обоих. Потом она оставалась с ними за разговором еще несколько минут, но отвечать ей разрешалось только Симону. После ее ухода двое детей оставались одни и вели себя тихо, как мышки.
Служанка проходила мимо их двери каждый день, но открыть ее не смела, запуганная Сюзанной.
– Я не хочу, чтобы ты тоже заболела, – строго сказала девушке хозяйка. – Кто тогда будет делать твою работу?
Подмастерье один раз поинтересовался у Пьера, не заболел ли Симон оттого, что очень перепугался в день резни, но Пьер решительно отмел эту идею.
– Его залихорадило еще с вечера, – сказал он. – И вообще, он ничего такого не видел.
Однако каждый день ближе к вечеру Пьер с женой старались дать детям возможность ненадолго покинуть комнату: или Пьер уходил с подмастерьем по делам, а Сюзанна отправляла служанку куда-нибудь с поручением, или наоборот. Потом оставшийся дома родитель смотрел за дверью, а дети спускались и шли на задний двор, где их никто не мог видеть, чтобы подышать свежим воздухом и побегать. Им даже разрешали играть в мяч при условии, что говорить они будут только шепотом. Так они проводили час или два ежедневно.
Однако все остальное время взрослым приходилось придумывать, чем занять детей. К счастью, маленькая девочка любила рисовать. А Симон уже умел читать. Но через день или два интерес Констанции к тому, что делает Симон, помог им придумать новую игру: он стал учить ее буквам.
Констанция рисовала какой-нибудь простой предмет – кошку, собаку, дом, а Симон писал рядом название и едва слышным шепотом пояснял девочке, какой звук обозначает та или иная буква, и показывал, как правильно ее писать. Поскольку других занятий у них почти не было, через несколько дней девочка знала уже весь алфавит. Симон восхищался тем, как быстро она понимает его объяснения.
Потом мать принесла им доску и шашки, и Симон показал Констанции, как нужно ходить. Не прошло и двух дней, как она освоила игру и порой даже умудрялась выигрывать у Симона.
Таким было странное и тайное существование детей. Каждый вечер Констанция сворачивалась клубочком в объятиях Симона и только тогда засыпала, и он тоже закрывал глаза с довольной улыбкой, осознавая себя настоящим защитником.
Один или два раза за это время к родителям Симона приезжал дядя Ги. Он был опечален известием о болезни мальчика и
– Он уже идет на поправку, – заверил кузена Пьер.
И хотя Ги не очень понравилось, что к племяннику его не пустили, поделать с этим он ничего не мог.
Симон всегда слышал, когда в доме появлялся дядя Ги, но через дверь не мог разобрать, что говорили взрослые. Но однажды он все-таки уловил обрывки фраз – Ги тогда уже уезжал и садился на лошадь прямо под окном Симона. Их разделяло не больше метра. Ги наклонился к кузену, который провожал его, стоя в дверях дома.
– Знаешь, Пьер, – проговорил он, – убийство протестантов – грязное дело, спору нет. Но тем не менее, когда все закончится, мы будем радоваться. Если уничтожение еретиков – цена объединения Франции, то, может, ее следовало заплатить. – И Ги ускакал прочь.
Через окно Симон слышал эти слова совершенно ясно. Он посмотрел на маленькую Констанцию. Слышала ли она их? Поняла ли? Да. Ее лицо осталось неподвижным, только рот приоткрылся от ужаса. Симон обнял ее за плечи и прижал к себе. Через мгновение он почувствовал, как она задрожала, и увидел слезы на ее щеках, но плакала она беззвучно, потому что знала: шуметь нельзя.
После этого Симон больше никогда не относился к дяде Ги с прежней любовью.
Прошло две недели, и Пьер сообщил сыну, что появилась возможность переправить девочку к родственникам в Ла-Рошель.
– В городе не было никаких волнений, – объяснил он, – и на дорогах спокойно. Я скажу всем, что провожаю домой в Пуатье племянницу твоей матери. Это как раз по пути. А от Пуатье до Ла-Рошели мне уже ничто не должно помешать.
Он собирался покинуть город на следующий день после обеда. Мать Симона должна была увести из дому и подмастерье, и служанку, чтобы муж с девочкой ушли незамеченными.
– Только подумай, – шептал Симон Констанции перед сном, – скоро ты увидишь своих родных.
– Я буду скучать по тебе, – шепнула она в ответ. – Ты приедешь ко мне повидаться?
– Обязательно, – сказал он, хотя понятия не имел, сможет ли хоть когда-нибудь совершить такое путешествие.
На следующий день, пообедав, они сидели в доме, пока Пьер седлал лошадь. В доме было пусто. Симон смотрел на темноволосую девочку, с которой провел последние две недели, и чувствовал: нужно что-то сказать.
– Когда я вырасту, то женюсь на тебе, – наконец нашел он слова.
– Правда?
– Если захочешь.
В этот момент в комнате появился Пьер.
– Пора ехать, – объявил он и взял Констанцию за руку.
Но когда они подошли к двери, девочка вырвалась, подбежала к Симону и поцеловала его. Потом Пьер увел ее.
Глава 11
Братья порой ссорятся. Но только не Робер и Алан де Сини. Может, потому, что, несмотря на близость по возрасту, они весьма отличались характерами. По их внешности никто бы и не угадал, что они братья: тонкие темные волосы Робера рано начали редеть, и он имел склонность к ученым занятиям, Алан же был гораздо более крепкого сложения, с густыми светло-каштановыми волосами, он обожал бывать на воздухе и книгам предпочитал охоту. Тем не менее братья были лучшими друзьями.