Парк Горького
Шрифт:
На Пашином магнитофоне была поставлена пленка. Аркадий надел Пашины наушники и включил аппарат. Его интересовало, почему Унманн порвал с Голодкиным и почему именно в январе.
Аркадий подзабыл немецкий, но помнил достаточно, чтобы разобрать откровенные угрозы, которыми Унманн держал студентов в послушании. Судя по голосам, немецкие студенты его побаивались. Что ж, у Унманна была хорошая работенка. Припугнул одного-двух ребятишек – и гуляй весь день. Он, видно, занимался контрабандой фотоаппаратов и биноклей из ГДР, а возможно, принуждал к этому и студентов. Разумеется, не икон – русскими иконами интересовались только гости с Запада.
Потом
Он поставил пленки Осборна и Унманна на двух магнитофонах и стал слушать поочередно. В пепельнице выросла гора окурков. Теперь только терпение.
На рассвете, после семи часов прослушивания, Аркадий вышел на улицу, чтобы немного прийти в себя. На ветру вокруг опустевшей стоянки такси шуршала живая изгородь. Он жадно вдыхал свежий холодный воздух. Услышал другой звук – ритмичный глухой стук у себя над головой. Это рабочие простукивали бордюр на крыше гостиницы, чтобы обнаружить отставшие за зиму кирпичи. Вернувшись в номер, он принялся за февральские пленки Унманна. 2 февраля, в день отъезда Осборна из Москвы в Ленинград, позвонил анонимный собеседник.
– Самолет опаздывает.
– Опаздывает?
– Все идет как надо. Не надо так волноваться.
– А вы никогда не волнуетесь?
– Спокойней, Ганс.
– Мне это не нравится.
– Видите ли, несколько поздно думать о том, нравится вам это или пет.
– Все знают, что такое эти «Туполевы».
– Думаете, авария? По-вашему, только немцы могут построить что-нибудь путное.
– Опоздание – тоже плохо. Когда будете в Ленинграде…
– Я и раньше был в Ленинграде. Я был там раньше с немцами. Все будет как надо.
Аркадий на часок вздремнул.
7
Макет представлял собой бесформенную голову из розового гипса, одетую в потрепанный парик, но за ушами были петли, так что лицо распахивалось посередине, открывая скрытые внутри синие мышцы и белый череп, исполненные так искусно, будто это были творения Фаберже.
– Ткани не покоятся на пустом месте, – заметил Андреев. – Ваши черты, дорогой следователь, не зависят от вашего интеллекта, нрава или обаяния, – антрополог отложил макет в сторону и пожал протянутую Аркадием руку. – Чувствуете свои косточки? В кисти двадцать семь костей, следователь, и каждая по-своему сочленяется с другой и служит определенной цели, – сильное для такого маленького человека, как Андреев, рукопожатие стало еще крепче, и Аркадий почувствовал, как сдвинулись вены на тыльной стороне ладони, – и сгибающие, и разгибающие мышцы отличаются друг от друга по размерам в особенностям связок. Скажи я вам, что смогу реконструировать вашу руку, вы ни на минуту не усомнитесь. Рука представляется нам инструментом, механизмом. – Андреев отпустил
– Когда? – спросил Аркадий.
– Через месяц…
– Через несколько дней. Мне обязательно нужно поддающееся опознанию лицо через несколько дней.
– Ренко, вы типичный следователь. Вы не слышали ни слова из того, что я говорил. Я вообще не собирался заниматься этим лицом. Случай очень сложный, и я занимаюсь им в свободное время.
– Подозреваемый через неделю может уехать из Москвы.
– Но из страны-то он не уедет, так что…
– Уедет.
– Он не русский?
– Нет.
– А! – рассмеялся карлик. – Тогда все ясно без слов.
Андреев вскарабкался на стул, почесал подбородок и взглянул на стеклянный потолок. Аркадий опасался, что он вообще откажется заниматься головой.
– Ладно, она поступила к нам в основном сохранившейся, если не считать лица. Я ее сфотографировал, так что нет необходимости воссоздавать шею и контуры челюсти. На лице остались мышечные связки, мы их сфотографировали и сделали наброски мышц. Мы знаем цвет волос и фасон стрижки. Думаю, что смогу начать, как только будет готов слепок с чистого черепа.
– Когда у вас будет чистый череп?
– Ну и вопросы! А еще следователь. Спросите лучше у комитета по очистке черепа.
Андреев дотянулся до глубокого ящика стола и выдвинул его. Там была коробка, в которой Аркадий принес голову. Андреев сбросил крышку. Коробка была наполнена блестящей массой. Аркадий не сразу разглядел, что масса находится в движении и состоит из похожего на драгоценную мозаику скопления блестящих жуков, со всех сторон объедающих светлую кость.
– Скоро, – пообещал Андреев.
С Петровки Аркадий разослал по телетайпу новую сводку об убийствах, на этот раз не только в европейскую часть, но и по всей республике, включая Сибирь. Его по-прежнему беспокоило, что до сих пор не установлена личность трех погибших. У всех были документы, каждый постоянно виделся с кем-нибудь другим. Как могло случиться, что никто до сих пор не заметил отсутствия этих троих? Единственной ниточкой были коньки Ирины Асановой, которая была родом из Сибири.
– А таких местах, как Комсомольск, разница во времени с Москвой десять часов, – заметил дежурный по телетайпу. – Там уже ночь. Ответа не будет до завтра.
Аркадий закурил и от первой же затяжки зашелся в кашле. Виной тому дождь и помятые ребра.
– Вам надо бы к врачу.
– Я как раз к нему и направляюсь, – и вышел, прикрыв рот рукой.
В прозекторской Левин занимался с трупом. Видя, что Аркадий нерешительно остановился в дверях, он вытер руки и двинулся навстречу.
– Самоубийца. Открыл газ, перерезал оба запястья и горло, – сообщил Левин. – Слушай новый анекдот. Брежнев вызывает Косыгина и говорит: «Алексей, мой дорогой товарищ и старый друг, до меня только что дошел нехороший слух, что ты еврей». «Но я же не еврей», – отвечает потрясенный Косыгин. Брежнев достает из золотого портсигара сигарету, закуривает, кивает, – Левин попытался изобразить Брежнева, – и говорит: «Хорошо, Алексей, но все же подумай об этом».