Парк Горького
Шрифт:
Он пристально посмотрел на себя в стекло. Что перед ним за человек? Он чувствовал, что ему наплевать на Вискова, чью жизнь он спас всего несколько месяцев назад. Он желал одного – Ирину Асанову. Это желание было настолько откровенным, что его увидел даже пьяный Висков. Раньше Аркадий ничего не хотел – нечего было желать. То, что он испытывал, было больше чем простое вожделение. Жизнь так скучна и однообразна – унылое чередование сумерек. Она же горела так ярко в этом мраке, что зажгла даже его.
– Он заметил, – сказал
– О чем это вы?
– О себе. Меня не интересует Валерия. Мне наплевать, что Осборн по уши в крови. Никакого расследования нет. У меня на уме одно – удержать вас около себя. – Каждое слово было неожиданностью для него самого. Он и произносил их непохоже на себя. – Я ничуть не сомневаюсь в том, что с того момента, как я увидел вас, все мои действия сводились к тому, чтобы вы оказались здесь. Я не тот следователь, каким я представлялся вам, и не тот следователь, каким представлялся самому себе. Я не могу вас защитить. Если раньше они не знали, что вы здесь, то, прослушивая мой телефон, теперь-то они знают. Куда вы пойдете?
Он повернулся к Ирине. На мгновение он увидел, как у нее в руке тускло блеснул пистолет. Не говоря ни слова, она положила его обратно на подоконник.
– А если я не хочу уходить? – спросила она.
Она прошла на середину комнаты и сняла с себя верхнюю одежду. Под ней ничего не было.
– Я хочу остаться, – сказала она.
Ее тело отливало фарфором. Руки опущены. Она не старалась прикрыться. Когда Аркадий приблизился к ней, губы слегка приоткрылись, а когда он коснулся ее, глаза, широко раскрылись.
Он овладел ею стоя, не целуя, приподняв и прижав к себе. При первом же его прикосновении она выделила влагу, и, когда они наконец поцеловались, она потянула его на себя. Он опьянел от вкуса поцелуя, который забивал вкус водки и крови во рту. Они, раскачиваясь, опустились на пол, и она обвила его ногами.
– Значит, и ты меня любишь, – прошептала она.
Потом, лежа в постели, он смотрел, как ее грудь вздрагивала от ударов сердца.
– Это физическое влечение, – она положила ладонь ему на грудь. – Я почувствовала с первого раза, как увидела тебя в студии. И все равно ненавижу тебя.
По окнам стучал дождь. Он провел рукой по ее белевшему в темноте бедру.
– Я все равно ненавижу то, чем ты занимаешься, не беру назад ни одного слова, – сказала она. – Но, когда ты во мне, ничего другого не существует. Мне кажется, будто ты уже давно мой.
И сверху, и снизу могли подслушивать, но страх только обострял чувства. Кончики ее грудей оставались твердыми.
– Насчет Валерии ты ошибаешься, – сказала она. – Валерии было некуда бежать. Осборн это знал, – она разгладила его волосы. – Ты мне веришь?
– Про Валерию – да, в остальном нет.
– А чему же ты не веришь?
– Ты знаешь, что Валерия и Костя делали для Осборна.
–
– Мы все еще враги, – сказала она.
Ее взгляд прошел сквозь него, как камень сквозь воду.
– Это тебе, – он набросил на нее косынку.
– Это еще зачем?
– Вместо той, что ты потеряла в метро.
– Мне нужны платье, пальто и сапожки, а не косынка, – рассмеялась она.
– У меня хватило только на косынку.
Она поглядела на нее, стараясь разобрать в темноте, какого она цвета.
– Тогда это должна быть чудесная косынка, – сказала она.
– Неважно, насколько нелепа ложь, если эта ложь – твой единственный шанс спастись, – сказала она. – Неважно, насколько очевидна правда, если эта правда заключается в том, что тебе никогда не спастись.
15
Позвонил Миша. В голосе паника. Аркадий стал одеваться. Ирина еще спала. Рукой обнимала опустевшее после него место.
– Мне нужно встретиться с приятелем. Мы остановимся по дороге, – сказал Аркадий усаживающемуся в машину Кервиллу.
– У меня осталось всего четыре дня, а я, ожидая вас, вчера потерял целый день, – ответил Кервилл. – Или вы сегодня скажете мне, кто убил Джимми, или я убью вас.
Отъехав от «Метрополя» и разворачиваясь на площади Свердлова, Аркадий рассмеялся:
– У нас приходится все время стоять в строю.
На Серафимова, 2, они поднялись на второй этаж. На двери, вопреки ожиданиям Аркадия, не было ни замков, ни приклеенных объявлений. Он постучал, и ему открыла дверь пожилая женщина с младенцем на руках. На безволосой головке нежные прожилки вен. Женщина покосилась на удостоверение Аркадия.
– Я думал, что квартира будет опечатана, – объяснил он. – Здесь неделю назад погибли двое – владелец квартиры и сотрудник милиции.
– Я бабушка и ничего здесь не знаю, – она перевела взгляд с Аркадия на Кервилла. – А вообще, зачем пустовать хорошей квартире? Жилья-то не хватает.
Если смотреть, стоя в дверях, от Бориса Голодкина и следов не осталось. Исчезли принадлежавшие спекулянту ковры, проигрыватели и кучи заграничного барахла. На их месте появились диван, служащий постелью, расползающаяся коробка с посудой и допотопный самовар. Будто Паша и Голодкин погибли совсем в другой квартире.
– Вы здесь сундука не находили? – спросил Аркадий. – Может быть, в подвале, в кладовке? Похожего на церковный ларь.
– Зачем нам нужен церковный ларь? Что нам с ним делать? – Она отошла, уступая дорогу. – Смотрите сами. Мы люди честные, нам прятать нечего.
Перепуганный младенец прятался на груди у бабушки, вот-вот разревется. Аркадий улыбнулся, и тот настолько поразился, что заулыбался в ответ слюнявым беззубым ротиком.
– Вы совершенно правы, – сказал Аркадий. – Зачем пустовать хорошей квартире?