Парк Горького

Смит Мартин Круз Круз

– Встать, – приказал он Унманну.

Унманн, ухмыляясь, стоял на коленях. Аркадий почувствовал, как его затылка легко коснулся теплый металл.

– А почему бы вам, – Ямской вплотную подошел к Аркадию, – не бросить свой пистолет?

Аркадий подчинился, и Ямской ласково положил руку ему на плечо. Аркадий мог разглядеть розовые кончики пальцев.

Пистолет, той же марки, что и у Аркадия, уперся в шею.

– Не надо, – сказал он прокурору.

– Аркадий Васильевич, ничего не могу поделать. Если бы вы слушали, что вам говорят, то никого бы из нас здесь сейчас не оказалось. Не было бы этой достойной сожаления ситуации. Но вы неуправляемы. Я за вас отвечаю и должен уладить это дело не только

ради себя, но и в интересах учреждения, которое мы оба представляем. Кто прав, кто виноват, не имеет значения. Я никоим образом не умаляю ваши способности. Я не знаю другого следователя, который обладал бы вашим чутьем, вашей находчивостью и профессиональной безупречностью. Я сильно полагался на них. – Унманн встал на ноги и медленно, украдкой, подался вперед. – Я думал у вас поучиться, а вы…

Ямской обхватил его руками, а Унманн ударил в живот, странно отдернув руку. Аркадий опустил глаза и увидел торчащую из живота тонкую рукоять ножа. Ощутил внутри ледяной холод. Перехватило дыхание.

– …а вы меня удивили, – продолжал Ямской. – Больше всего я удивился, когда вы явились сюда спасать какую-то бродяжку. Что весьма интересно, хотя Осборн ни капли не удивился.

Аркадий беспомощно смотрел на Ирину.

– Будьте честны перед собой, – посоветовал Ямской, – и признайте, что я оказываю вам услугу. Кроме отцовской фамилии, вы ничего не теряете – у вас нет жены, детей, нет политической сознательности, нет будущего. Помните о предстоящей кампании против вронскизма? Вы стали бы одной из первых ее жертв. Такова судьба индивидуалистов. Сколько лет я вас предупреждал. Теперь видите, что бывает, когда не слушают советов. Поверьте, так-то будет лучше. Не хотите присесть?

Ямской и Унманн отступили, ожидая, что он упадет. У Аркадия задрожали колени и начали подкашиваться ноги. Он стал вытягивать нож. Казалось, этому острому, с двумя лезвиями, окрашенному кровью ножу не будет конца. Немецкая работа, мелькнуло в голове. Под одежду хлынуло что-то горячее. Он молниеносно взмахнул ножом и всадил его Унманну в живот, в то же место, что у самого. От удара оба свалились в бассейн.

Оба поднялись из воды. Унманн попытался его оттолкнуть, но Аркадий с силой вогнал нож еще глубже и повернул его кверху. Ямской метался возле бассейна, выбирая место для выстрела. Унманн бил Аркадия по голове, а он все теснее прижимал его к себе, отрывая от земли. У Унманна не хватало сил освободиться, и он попытался укусить противника. Аркадий повалился на спину, увлекая Унманна за собой в воду. Немец оказался сверху и схватил Аркадия за горло. Лежа на дне бассейна, он открыл глаза. Лицо Унманна гримасничало, дрожало, двоилось, снова сходилось и переливалось как ртуть, становясь все менее отчетливым. Оно разделилось на несколько лун, а луны раскололись на дрожащие лепестки. Потом Унманна закрыло темное красное пятно, его руки обмякли, и он исчез из виду.

Аркадий выскочил из воды, хватая ртом воздух. Рядом на воде покачивался труп Унманна.

– Ни с места!

Аркадий слышал оклик Ямского, но у него и так не было сил двигаться.

Ямской, целясь в него, стоял на краю бассейна. В пустом парке оглушительно прозвучал выстрел крупного огнестрельного оружия, но Аркадий не увидел ожидаемой вспышки. Он лишь заметил, что с Ямского слетела шляпа и вместо нее на бритой голове возникла корона с неровными зубцами. Прокурор с недоумением стер со лба кровь, но она продолжала течь, хлынула фонтаном. За спиной Ямского с пистолетом в руках стояла Ирина. Она выстрелила еще раз. Голова Ямского дернулась. Аркадий увидел, как отлетело ухо. Она выстрелила в третий раз, на этот раз в грудь. Прокурор зашатался. После четвертого выстрела он упал в воду и пошел ко дну.

Ирина вошла в бассейн, чтобы вытащить Аркадия. Она взваливала его на край бассейна,

как вдруг рядом с ними из воды по пояс поднялся Ямской. Уже не видя их, он опрокинулся навзничь с нечеловеческим воплем:

– Осборн!

И снова плавно опустился на дно. А у Аркадия в ушах еще долго отдавался этот безумный крик.

Шатура

1

Он был трубопроводом. В одни трубки в него вливались кровь и физиологический раствор, через другие вытекали больная кровь и отбросы организма. Каждые несколько часов, когда вместе с сознанием возвращался страх, сестра вводила ему морфий, и он воспарял над кроватью, взирая сверху на этот неприглядный процесс удаления отходов.

У него не было ясного представления, как он сюда попал. Он смутно помнил, что кого-то убил, и равнодушно думал, что, видно, была кровавая резня. Он не мог с уверенностью сказать, был ли он преступником или жертвой. Его это беспокоило, но не очень. Большей частью он видел себя в дальнем верхнем углу комнаты, наблюдающим оттуда за тем, что происходит. Над кроватью то и дело склонялись и что-то шептали сестры и врачи. Врачи затем отходили и шептали сидевшим в дверях двоим мужчинам в обычной одежде и стерильных масках, а те, в свою очередь, открывали дверь и шептали другим в коридоре. Однажды приходила группа посетителей. Среди них он узнал генерального прокурора. Вся делегация стояла в ногах кровати и разглядывала лежащее на подушке лицо с видом туристов в чужой стране, которые пытаются разобрать, что там написано на придорожной вывеске, но безуспешно. Наконец они покачали головами, приказали врачам не дать умереть больному и удалились. В другой раз в палату для опознания пропустили капитана с пограничного поста. Аркадий никак не реагировал, потому что в этот момент у него началось кровотечение, изо всех отверстий побежала жидкость, полиэтиленовые отводные трубки внезапно окрасились в яркий красный цвет.

Позднее его привязали к кровати ремнями, а сверху соорудили полупрозрачный тент из синтетической пленки. Ремни не ограничивали его в движениях – он не думал двигать руками – но тент почему-то не давал ему парить в воздухе. Он чувствовал, что врачи уменьшают дозу морфия. Днем он смутно ощущал движущиеся вокруг него цветные пятна, а по ночам, когда открывалась дверь и в комнату проникал свет, он испытывал приступы страха. Страх имел реальную основу, и он это чувствовал. Среди всех галлюцинаций, вызываемых наркотиками, только страх был реальным. Время, измеряемое уколами, не двигалось – была только грань между забытьем и болью. Зато существовало ожидание, не его собственное, а ожидание людей в дверях и за дверью. Он знал, что они здесь ожидают его.

– Ирина! – вслух произнес он.

Тут же услышал скрип стульев и увидел спешащие к тенту тени. Когда откинулись стенки тента, он, закрыв глаза, с силой дернул рукой, пытаясь освободиться от ремня. Одна из трубок соскочила, и из руки хлынула кровь. От дверей послышались быстрые шаги.

– Говорила же вам, не троньте его, – сказала сестра. Она зажала вену и поставила на место трубку.

– Мы не трогали.

– Не сам же он это сделал, – сердито сказала сестра. – Он ведь без сознания. Посмотрите, что вы натворили!

Он закрыл глаза и представил, что творится на простынях и на полу. Сестра пришла в ярость, остальные, даже тупицы из КГБ, увидев столько крови, страшно перепугались. Он слышал, как они, ползая на коленях, вытирали на полу. Они не промолвили ни слова о том, что он просыпался.

Где сейчас Ирина? Что она им сказала?

– Все равно его расстреляют, – пробормотал один из подтиравших пол.

Лежа под тентом, он слушал. Он будет слушать, пока хватит сил.

* * *