Парламент Её Величества
Шрифт:
– Ну, с Богом! – перекрестился Бобылев, трогая коня. – Твой – передний, мои – остальные, – кинул он князю, а потом заорал: – Мишка, сукин кот, в кучера – пли!
Раскатисто, словно маленькая пушка, бухнула фузея, пробив не только тело кучера, но и стенку возка, а господа офицеры вскинули пистолеты, стреляя с двух рук каждый.
Четыре выстрела слились в один, но если Бобылев угодил в обе «мишени» – первая пуля попала в одного всадника, а вторая – в лошадь другого (че тут не попасть-то, с десяти шагов?), – то Ваньке не повезло – одна пуля ушла в небо, а другая лишь поцарапала круп
Немец не стал вступать в бой с неизвестным противником, а сделал единственное то, что должен был сделать. Пригнувшись к конской гриве, пришпорил и рванулся вперед.
– Догоняй, твою мать! Сволочь пьяная, руки из жопы! – заорал капитан на боевого друга, и тот помчался вслед.
Верно, удалось бы немцу уйти, но помешала веревка, натянутая поперек дороги. Конь, подстегнутый всадником, почти взял барьер, но зацепился задним копытом и со всего маху ударился оземь.
У кого другого от такого удара напрочь бы выбило дух (или оказалась бы сломана шея), но этот был словно заговоренный. Немец, успевший высвободить ноги из стремян, ухитрился выскочить из седла и упасть на землю. Перекатившись, вскочил на ноги и потянулся за шпагой. Поморщился от боли – все-таки ударился сильно и правая рука оказалась сломана, – но не растерялся, а перехватил шпагу в левую руку. Оценив ситуацию, встал за телом бьющегося в агонии коня.
Вадбольский, подскакавший к немцу, длинно выругался. Думал – сейчас просто рубанет сверху, но не получилось – подъехать ближе мешал конь. Пришлось соскакивать с седла и принимать бой.
Пока Ванька сражался со своим противником, капитан Бобылев перезаряжал пистолеты. Не медлил, но и не торопился. Да и куда сейчас торопиться? С беглецом Ванька разбирается (вон, звон шпаг доносится), а два его супротивника лежат на земле, рядом с убитой лошадью. Один – так уже мертвый совсем, а второй, упавший с коня, шевелится. Надобно будет добить, но это потом.
Спешившись, капитан подошел к кибитке, у которой уже стоял Мишка с разряженной фузеей.
– Открывай, – приказал капитан холопу, и тот откинул кожаную дверцу.
Капитан напрягся, ожидая, что в кибитке окажутся бабы и дети. Знал, что у фаворита царицы есть жена и дети в Митаве.
В возке были сложены дорожные сундуки, мешки непонятно с чем, мягкие тюки. Не иначе – вещи немцев. А может, барахло герцогини Курляндской? Ну, стала герцогиня царицей, но не пропадать же добру?
Рукой, в которой он держал пистолет, Бобылев отер с чела пот. А что бы стал делать, если бы в кибитке оказались бабы и детишки? Поднялась бы рука-то?
Послышался чавкающий звук – словно ударили мокрой тряпкой по забору. Вскинув голову, капитан увидел, что холоп добивает прикладом раненых. «Правильно делает!» – похвалил он Мишку и вспомнил про Ваньку. Что-то там тишина нехорошая…
Вскочив в седло, Бобылев помчался вперед. Подскакав, увидел страшную картину: Ванька, князь Вадбольский, сидел, прислонившись спиной к дереву, пытаясь зажать рану на животе, неподалеку лежал немец, с Ванькиной шпагой в груди. Спешившись, подскочил к раненому товарищу. Посмотрел на рану. Да, хреново дело…
– Ванька, ну как же ты так? – с досадой сказал капитан.
– Вишь, ловок немец-то оказался, – глухо отозвался прапорщик. – Я его колоть стал, а он увернулся, да нога у меня подвела. Оскользнул, а он, гад такой, всю брюшину мне распорол. Но пока порол, я его тоже достал!
Капитан еще раз посмотрел на рану товарища. Перевязать, что ли? Да и толку-то? Вон, уже и кишки лезут.
– Эх, правильно ты говорил – не надо было пить дураку, – невесело ухмыльнулся Ванька. – А теперь вот подыхать буду.
– Вань, ты так не говори. Щас забинтую, так заживет все как на собаке.
– Андрюха, выпить дай, – попросил Ванька.
– Вань, куда там тебе пить-то? – чуть не со слезами сказал капитан, но флягу подал.
Вадбольский, из последних сил приложился к горлышку.
– Дай-ка хоть губы смочу. Вот, стало быть, как вышло-то… Ни турок не убил, ни швед, а тут – какой-то немец. – Слегка оживившись, князь помотал головой, словно в восхищении. – А немец-то хорош! С коня упал, рука сломана, а отмахивался – как здоровый! Не, правильно я сделал, что немца убил! Ты, Андрюха, подумай – ежели хер немецкий раненый так дрался, так что бы он здоровый-то сотворил?
– Щас, погоди, перевяжу тебя чем-нить, – решился-таки капитан, раздумывая – где взять полотно? От нижней рубахи, что ли, оторвать?
– Неча, все одно помираю. Эх, был бы не пьяный, я бы его… Это ты, Андрюха, виноват!
– Я?!
– Ну на хрен ты мне наливал-то? Знаешь ведь, что до водки с вином я сильно падкий. Не наливал бы, так все бы и обошлось.
Капитан едва-едва не сказал Ваньке что-нибудь такое, этакое, но не стал. Умирает человек, что с него взять?
– Дай-ка еще отхлебну. – Выпитое впрок не пошло. Прапорщик закашлялся, застонал, а скоро его глаза остекленели.
Капитан глухо прорычал и провел ладонью по лицу покойника, закрывая тому глаза.
– Эх, Ванька-Ванька, – вздохнул Бобылев.
Только сейчас заметил, что руки были в крови. Попытался очистить их снегом, не получилось. Пришлось оттирать липкую жижу о кафтан друга – ему-то уже все равно.
Ваньку – пьяницу и забияку – было жаль. Но где-то в глубине души капитан почувствовал облегчение. Вадбольский, он и по трезвому делу болтун изрядный, а уж когда пьяный, так язык у него, что хвост коровий. Разболтает. Жалко Ваньку, но с мертвым оно спокойнее…
Когда капитан подошел к нему, немец был еще жив. У него еще хватило сил, чтобы спросить:
– Варум? [36]
Немецкого языка (да и других языков тоже) капитан не знал, но догадался, что немец спрашивает, зачем его убили? А что тут ответишь? Разве всегда убивают за что-то? Иной раз убивают, потому что по-другому нельзя.
– Ну тебе-то уже какая разница? – грубовато отозвался капитан, а сам, в свою очередь, спросил: – Ты что ли, Эрнст Бирон?
Немец только прикрыл глаза, давая понять, что это именно он. Потом, открыв глаза, попросил:
36
Варум? (нем.) – Почему?