Пароль получен
Шрифт:
— Господин офицер… Я… я… клянусь богом, я верой и правдой… разрешите.
И Обухович потянулся губами к руке Штропа. Но тот брезгливо сморщился.
— Э… встаньте, встаньте, я вам говорю. Хорошо, я вижу, вы все поняли. Вы раскаялись. Теперь вы должны доказать свою верность фюреру.
Штроп вытер носовым платком тыльную сторону ладони, к которой все-таки прикоснулся губами полицай, и сел в кресло. Затем он дал совершенно растерявшемуся Обуховичу задание проникнуть в среду подпольщиков, войти в доверие, узнать фамилии, адреса, места явок, средства связи с партизанами. После выполнения этой
Полицейский поклялся, что он не пощадит живота своего, чтобы вернуть утраченное доверие начальства. Отпуская Обуховича, Штроп спросил его:
— Вы, кажется, только что женились? Да ведь и мать у вас не так далеко от города: что для гестапо какие-то двести километров…
— Совершенно верно, — растерявшись, пробормотал Обухович.
— Вы ведь не хотите, чтобы с молодой женой и престарелой матерью случилось несчастье?
Впервые за весь разговор Обухович посмотрел прямо в лицо своему начальству.
— Я все понимаю, — тихо сказал он.
— Великолепно! — удовлетворенно воскликнул Штроп и, коротко хохотнув, похлопал полицейского по плечу: — Вы сообразительный парень.
Через два дня избитого Обуховича втолкнули в тюремную камеру, где томилось несколько человек, захваченных во время облавы после взрыва склада.
Ранним утром четырех арестованных, в том числе и Обуховича, в крытом грузовике повезли по Витебскому шоссе к Доронинскому карьеру. Когда их привели на поляну, из леса выскочили человек тридцать полицейских, переодетых партизанами и вооруженных автоматами с холостыми патронами. Между охраной и «партизанами» завязался «бой». Арестованные бросились на землю и, воспользовавшись суматохой, кинулись в лес.
Вскоре стрельба прекратилась. Беглецов никто не преследовал.
В тот же день Штропу донесли, что спектакль удался. Однако Штроп приказал взять на всякий случай беременную жену Обуховича под стражу. Он не любил рисковать.
3. Секретный аэродром
Теперь все свое внимание Алексей сосредоточил на секретном аэродроме. Сведения об этом аэродроме у подпольщиков были очень неопределенные.
Шла неделя за неделей, а у Алексея не было еще и приблизительного плана действий. Между тем из Центра еще раз напомнили о задании и подчеркнули его исключительную важность. Разведчика охватило беспокойство. Он бился над почти неразрешимой задачей: как собрать хотя бы отрывочные сведения об охране аэродрома, системе пропусков, движении самолетов и т. д.
Единственный человек, который иногда попадал за колючую изгородь аэродрома, был Готвальд, но он, как сообщал Шерстнев, повез какого-то офицера из комендатуры в Витебск и должен вернуться через две недели. Алексею оставалось только ждать.
Валентин Готвальд жил с семьей в деревне Кровны, что в десяти километрах от города. Встречаться у него на квартире было опасно: незнакомый человек в такой крохотной деревушке сразу привлекал внимание.
Мастерская Афанасия Кузьмича была на людной улице; там было удобно встречаться, но в последнее время гитлеровские агенты так наводнили город, что Алексей больше не считал возможным часто наведываться в ателье.
Как только Готвальд поедет по Витебскому шоссе один, без пассажиров, он остановится на третьем километре от города, около разбитой гипсовой статуи пионерки. Там лес подступает к самой дороге. Спустив баллон и разложив инструменты у машины, Валентин отойдет за деревья, где его и будет ждать Алексей.
Договорились, что за несколько дней до поездки Готвальда тот предупредит Шерстнева, а последний передаст через Афанасия Кузьмича условную фразу: «Блондинка ждет во столько-то».
Дня через три свидание было назначено.
В лесу гудели сосны — день выдался ветреный. По молодой, трогательно зеленой травке пробегали солнечные блики, Алексей нес в руках веревку: пришел, мол, человек за хворостом.
Скоро Алексей остановился: справа, от города, донесся рокот мотора. Между деревьями, блестя никелем облицовки, мелькнул черный «вандерер». У статуи пионерки (от нее остался только постамент и торчащие во все стороны прутья каркаса) машина остановилась. Хлопнула дверца. Шофер в серо-зеленой куртке и пилотке обошел «вандерер», пнул ногой заднее колесо, затем присел около него на корточки, оглянулся. «Вандерер», зашипев, плавно осел на левый бок.
Готвальд строго следовал инструкции, которую Алексей передал ему через Шерстнева. Снял колесо и принялся было накачивать камеру. Потом, перескочив через придорожную канавку, не спеша пошел к лесу.
Вскоре его светло-русая голова показалась из-за кустов. Алексей вышел навстречу. Серые глаза Готвальда щурились от солнца. Поздоровались, кивнув друг другу. Алексею всегда нравилось красивое лицо Валентина, его сдержанность, тяжеловатая, с ленцой, походка, обстоятельность, с какой тот отвечал на вопросы.
Они спрятались неподалеку от машины.
— Сумеешь устроиться на аэродром? — спросил Алексей.
— Не знаю.
— Это необходимо.
— Но как? Если я буду очень настойчив, это сразу вызовет подозрение.
— Нужно сделать так, чтобы тебя самого пригласили. А ты должен будешь еще поломаться.
Готвальд засмеялся.
— Ну, вряд ли меня пригласят.
— Почему же. Давай-ка вместе покумекаем, как бы лучше выслужиться перед вашим начальством…
По утрам, без пяти минут восемь, Готвальд подавал машину к подъезду кирпичного двухэтажного особняка, где жил комендант. Ровно в восемь часов распахивалась дверь парадного, и на пороге появлялся майор Патценгауэр, гладковыбритый, розовый после ванны. Натягивая на ходу перчатки, он, кряхтя, влезал в машину и доброжелательно кивал Валентину в знак приветствия.
Но в последнюю неделю дважды случилось так, что Готвальд подъезжал к крыльцу, когда майор уже стоял на ступеньках и нетерпеливо посматривал по сторонам.
В первый раз Патценгауэр ограничился лишь недовольным взглядом.
Во второй раз он назидательно изрек:
— Точность и аккуратность — главная черта истинного германца! Впрочем, вы столько лет прожили среди русских, что поневоле усвоили их дикарскую манеру везде и всюду опаздывать.
Готвальд виновато пробормотал извинения…