Пароль получен
Шрифт:
После двух-трех новых опозданий майор еще раз вознегодовал. Он пригрозил Готвальду увольнением, если машина будет подана хотя бы на пятнадцать секунд позже восьми утра.
Готвальд ссылался на то, что ему трудно добираться от деревни Кровны до города, и однажды обратился к майору с просьбой перевести его на другую работу, поближе к дому.
Патценгауэр, человек не злой от природы, хорошо относился к Готвальду, хотя и сердился за его неаккуратность. Ценил майор и то, что Готвальд был немец. Комендант не сразу отпустил Готвальда, предложил подумать — работа в комендатуре хорошо оплачивалась. После очередного опоздания Патценгауэр сдался и стал подыскивать себе нового шофера, а Готвальду — подходящую работу.
Обращаясь с просьбой о переводе к коменданту, Валентин твердо знал: у его начальника выбор ограничен. Единственный объект, расположенный поблизости от деревни Кровны, — это аэродром.
Расчет Готвальда оправдался: вскоре шоферу было приказано явиться на аэродром. Пропуск для него был уже готов.
Сухощавый офицер придирчиво изучал его документы и наконец, позвонив по внутреннему телефону, приказал солдату открыть шлагбаум.
В небольшом сборном домике, на который указал ему сухощавый офицер, Валентина ждал старший лейтенант с гладко прилизанными волосами и холодными внимательными глазами, поблескивавшими за стеклами очков.
По первым фразам разговора Валентин понял, что комендант все устроил.
— Будете работать у нас шофером, — объявил старший лейтенант.
Готвальд замялся.
— Не знаю, справлюсь ли? — проговорил он неуверенно.
— Майор Патценгауэр положительно отзывается о вашей квалификации.
Валентин, как научил его Алексей, долго расспрашивал о заработке, жилье и порядком надоел офицеру.
И вот, когда главная цель была достигнута, неожиданно возникло серьезное препятствие. Старший лейтенант предупредил Готвальда, что тот обязан переселиться с семьей в деревню Клирос, находившуюся в двух километрах от аэродрома, на шоссе, ведущем в город.
Готвальд, придя домой, рассказал жене о переходе на новую работу и об условии, с этим связанном.
— Не поеду, — твердо заявила жена Готвальда Евгения. — Мне и здесь хорошо. Другие в город стремятся, а ты — подальше в глушь… Да и мало ли людей всяких шатается теперь по дорогам. — Евгения протестовала потому, что из деревень вокруг аэродрома были выселены все жители и фашистские власти водворяли туда только своих приспешников, проверенных в гестапо. — О ребенке подумай, — продолжала причитать она. — Да ведь и фельдшера там не найдешь. Всех угнали… Одни полицаи.
До войны она преподавала математику в средней школе в Кровнах. Это была миловидная, невысокая, худенькая женщина с гладко зачесанными волосами, собранными на затылке в пучок. Валентин любил жену, но не мог ей сказать об истинных целях своей новой работы.
Евгения тяжело воспринимала происходящее вокруг. Ее угнетало, что муж работает на немцев, она уже не раз думала, не покинуть ли гитлеровского прислужника. Только двухлетний Игорек удерживал ее. Переселение в деревню, где оставались жить только сверхпроверенные негодяи, пугало молодую женщину. Там бы она чувствовала себя совсем отверженной и оторванной от всех близких и знакомых. И без того уж последнее время соседи с ней не здоровались.
— Но я уже согласился, — продолжал настаивать Валентин.
— Надо было сначала посоветоваться со мной. «Никогда не подозревал, что Евгения так упряма», — думал Готвальд.
— Пойми, я ничего не могу поделать. Меня переводят на новую работу. Если я откажусь, мы останемся без куска хлеба, да и могут загнать в штрафной батальон или посадят в тюрьму за сопротивление приказу. Нельзя раздражать начальство. Мне потом отомстят… Погибнем все. Игорька жалко… На аэродроме и паек, и зарплата приличная.
В конце концов Евгения согласилась. Готвальды перебрались в деревню Клирос. Им отвели избу, из которой недавно выгнали хозяев. Треснувшая печь и выбитые стекла придавали помещению неуютный, нежилой вид. В темных, прокопченных углах, казалось, остался призрак чужого несчастья.
Переступив порог нового жилища, Евгения сердито посмотрела на мужа. Он поспешил улыбнуться.
— Ничего, ничего, — проговорил Валентин. — Потерпи… Мы сейчас все приведем в порядок.
В гараже аэродрома Готвальд получил в свое ведение новенький черный «опель-капитан». Валентин обрадовался: это была машина высшего класса, на таких разъезжали только большие чины. Значит, он будет возить начальников.
О том, что Готвальд благополучно устроился на аэродром, Алексей узнал от Шерстнева. Тимофей видел, как Валентин проезжал на своем «опеле» мимо здания полиции. Готвальд приветственно помахал полицаю рукой, и Шерстнев понял, что все в порядке. Дня через два им удалось поговорить. Готвальд ждал у полиции приехавшего с ним одного из аэродромных начальников. Передал Шерстневу, что в город будет заезжать редко, а заранее предупреждать о своем маршруте не может: за обслуживающим персоналом секретного аэродрома велась постоянная слежка и для каждой поездки в город нужен был хорошо мотивированный предлог. Да и в городе шпики ходили по пятам.
Поговорив с Шерстневым, Алексей снова вспомнил о Лещевском. Единственный способ контакта с Готвальдом — встреча шофера с хирургом, к которому тот мог прийти под видом пациента. Нужно было придумать такую болезнь, которая требовала бы систематического посещения госпиталя, но не была бы заразной. Немцы панически боялись инфекции и при малейшем подозрении убрали бы Готвальда с аэродрома.
На память Алексею пришла история, услышанная им от одного старого разведчика. Во время первой мировой войны этот человек работал писарем в штабе немецкого полка, одновременно будучи русским агентом. Дивизия стояла в сельской местности, а полученные сведения нужно было передавать связному в соседнем городе. Увольнительных не давали. Тогда разведчик заявил полковому врачу, что он уже несколько лет страдает «трещиной пищевода». Врач направил больного в городской госпиталь, где разведчика подвергли обследованию и предписали раз в десять дней являться на осмотр.
Алексей решил, что версия о застарелой язве двенадцатиперстной кишки — подходящий повод для того, чтобы Валентин пришел к Лещевскому. Он предупредил Лещевского о возможном появлении в госпитале пациента с такой болезнью.
Лещевский пожал плечами.
— Разденьтесь, — приказал он и, не глядя на пациента, принялся заполнять формуляр.
В трех километрах от аэродрома на обочине шоссе торчал полосатый столб. С прибитого к нему белого фанерного щита черные буквы предупреждали: «Запретная зона». Рядом стояла охрана. Двое автоматчиков подолгу придирчиво проверяли документы всех проезжавших по дороге. И только удостоверившись в полном сходстве фотографии с оригиналом, поднимали шлагбаум.