Партия Ленского
Шрифт:
Тут же на столе появилось пиво, стеклянная посуда, вилки, хлеб с колбасой. Боши гомонят, наливают, пьют. И Контин с ними.
Андрюша пить отказался наотрез. К еде не притронулся. Табак курил свой. Сидел сычом, злился: компания веселилась вместе с Тинкой, ей было хорошо без него, он был ей не нужен. Вчера был ой как нужен, а сегодня и не глядит.
Чем не измена? Она не со мной!
Не может понять Андрюша, не согласен он - как это?! Вчерашний ангел исчез, и теперь на его месте, под самым боком, сидит чужой человек, бесчувственный, враждебный.
Душа моя Контин! Что с тобой? Ты где? Услышь меня!
Что происходит, когда исчезает твой ангел? Остаётся пустота, приямок для супостата. А у супостата служба такая: обязан зачистить душу твою
Андрюша-солнышко горел в аду. На чужих стенах, качались вражеские тени от вычурной нерусской лампы. А тут ещё они запели!
Два немецких запевалы, Бадн и Эльзассер, завели строевой германский марш:
Айн Хе – ле унд айн Ба – ацн ,
Ди вааарен байде майн.
Я, майн!
Остальные, осклабившись, дирижировали вилками.
Дер Хе-ле вад цу Ва-аса ,
Дер Ба-ацн в а д цу Вайн!
Пе-ру-ра –
И все вместе, припев:
Хааай-ди-хай-до, хайда,
Хааай ди-хай-до, хайда,
Хайди,
Хайдо,
Хайда.
И снова.
И дальше.
Мерно, в такт, да с подкриком, да с подсвистом, да с разговорцем между строк. Андрюша слышал эту песню, сидя в окопе, - её пели немцы на той стороне, именно так:
Хааай-ди-хай-до, хайда,
Хааай ди-хай-до, хайда...
Только теперь она звучала лучше, она звучала ужасно хорошо - с подпевками-подрисовками. Как может вражеская песня звучать хорошо?! Это же ужасно.
Хайди.
Хайдо.
Хайда.
Длинная песня, заведённая, как часы, оборот за оборотом, -
А потом явился Вильхельм, император ихний. И мир сошёл с ума.
Хайда! Пропала Германия. Шабаш в Донтриере, казалось, никогда не кончится. Заполночь немцы, как сдурели, давай представлять пародию на Вильхельма Второго, своего императора, на глазах у русского унтера, и француженка с ними. То один, то другой, они выскакивали из-за стола и маршировали на месте, выпучив глаза, с поворотами и отданием воинской чести - кому?
– гордой статуе, влезшей на посылочный ящик. Надо её нарядить! Притащили штальхельм старого образца, с медным шишаком и германским одноглавым орлом, нахлобучили на голову Континке. Газеты клок сложили в гармошку и пристроили ей под носом, наподобие усов, как у Вилли. Поставили Континку на посылочный ящик, и она, дура, губы дудочкой, прижала усы к своему глупому носу, задрала его кверху и запищала: "Айне майне гроссе Криг!"– это стоило ей жизни.
Вильхельм - штальхельм. Строевым шагом к ней подошёл русский унтер-офицер и, вместо отдания воинской чести, ударил её ножом точно в сердце.
Ленский
Когда Нина Ивановна вернулась в столовую, мужчины уже пили мадеру.
– Голубушка, - воскликнул навстречу муж, - давай Полтину!
– Какую тебе полтину? Пятака хватит.
Однако села рядом, и они запели на четыре четверти:
С копейкой и с полтиной
Расстанусь я легко:
Копеечку -- на воду,
Полтину -- на вино!
Хозяйки, лишь завидят,
Кричат: "О, Боже мой!",
"О, нет!" -- кричат девчонки,
Когда иду домой.
Пели они на два голоса дивно, в лад, не забывая, меж тем, делать друг другу замечания жестами:
Башмак мой весь разодран,
Камзол дыряв на мне.
А пташки на просторе
Щебечут в вышине.
И нету такой кочки,
По ней чтоб не ходил.
И дырок нету в бочке,
Чтоб я из них не пил.
Голоса переплетались, но не путались. Мерно, в ритме марша, с прихлопом и притопом, - то первый голос вёл мелодию, а второй подпевал, то второй вёл, а первый подпевал, - с покриком и посвистом, да с разговорцем между строк.
Создав такого парня,
Господь был очень рад:
Не будь я вечно пьяным,
Я был бы просто клад!
Хааай-ди-хай-до, хайда,
Хааай ди-хай-до, хайда,
Хайди,
Хайдо,
Хайда.
Дружно качаясь влево и вправо, размахивая воображаемыми кружками, они бы и дальше так распевали, теперь на немецком, но Лев Витальевич, чуткий к аудитории, прервал дуэт и, подавшись всем телом к гостю, произнёс воздушным пианиссимо: