Партизаны не сдаются! Жизнь и смерть за линией фронта
Шрифт:
Утром следующего дня, положив на повозку сухого сена и ватное одеяло, мы уложили Голикова и с Егором Короткевичем и Ниной Родионовой, недавно пришедшей к нам, двинулись на болото. Егор, как местный житель, выбрал самое глухое место среди зарослей кустарника. Там мы и устроили свой «госпиталь». Мы с Егором соорудили что-то вроде шалаша, в который с правого края уложили Голикова. А в это время Нина развернула свое поварское хозяйство. Недалеко от шалаша оказался родник, где мы брали питьевую воду. Когда мы закончили строительство и благоустройство шалаша,
Началась наша болотная жизнь с тяжелораненым товарищем. Сколько времени нам придется здесь быть, мы точно не знали. Оружия у нас при себе никакого не было. Мой пулемет был оставлен в отряде, и что могло бы произойти с нами, если бы вдруг гитлеровцы захотели прочесать это болото во время новой какой-либо карательной экспедиции, предсказать было трудно. Но делать нечего, надо было лечить своего товарища. Я заглянул в шалаш. Голиков после этой утомительной поездки из лагеря на болото спал тревожным сном. Временами он тихо стонал во сне.
Пока мы везли Голикова на болото, я полностью был занят им, пытаясь облегчить его страдания при движении по неровностям дороги. Когда повозку безбожно качало из стороны в сторону и Голиков стонал, я почти не замечал идущую рядом со мной незнакомую девушку, молчавшую всю дорогу. А вот теперь, выползая из шалаша, я решил познакомиться с ней и внимательно ее разглядеть. Совсем еще юная, лет семнадцати девушка, невысокого роста, но уже располневшая, у костра стояла Нина. Она была одета в короткую ватную черного цвета куртку. Такого же цвета была и ее юбка, а на ногах кирзовые сапоги. Почувствовав мой взгляд, она повернулась ко мне, и я увидел ее полноватое лицо с широким курносым носом и карими глазами. На щеке у нее красовалась крупная родинка, а губы были большие и плотно сжатые. Увидев мой пристальный взгляд, она, смутившись, спросила:
— Вам чего?
— Мне ничего. Я просто хочу узнать, откуда ты такая свалилась на нас с Голиковым, — шутливым тоном сказал я.
— Вот те раз, свалилась! Это вы свалились на меня. Я должна тут вас кормить, стирать и все за вами убирать.
— Ну, ты, Нина, не сердись. Я пошутил. Но все же скажи, откуда ты и почему Агапоненко именно тебя послал сюда жить с нами?
— Ох ты! Так Коля Агапоненко меня уже знает давно. Он же жил в Лавреновичах со своими радистами в нашем доме.
— Ах вон оно что!
— А на днях нам пришлось с сестрой Ольгой уйти из деревни, так как немцы хотели нас угнать в Германию. Вот мы и пришли к вашему командиру с просьбой, чтобы он принял нас в партизаны, как хорошо знакомых ему. Сначала он не хотел принимать, сказал, что комбриг запретил брать в партизаны девушек, а потом все же разрешил нам остаться. Меня он направил к вам, а Ольга осталась в лагере.
На этом наш разговор неожиданно прервался, так как из шалаша послышался слабый голос Голикова:
— Эй! Кто там есть? Дайте попить!
Нина схватила кружку с кипяченой водой и несколько смешной походкой вразвалку пошла к шалашу, чтобы напоить там Голикова. Наступила первая ночь нашего пребывания на этом болоте. Голиков всю ночь бредил, стонал, а иногда кричал в бреду. Почти всю ночь я не мог уснуть, прислушиваясь к вздохам и стонам своего больного товарища. К утру он все же заснул спокойным сном. Уже рассвело, я выполз из шалаша и разжег костер. Заглянув в шалаш и убедившись в том, что мои товарищи спокойно спят, я сам прилег на ветках елки у костра и мгновенно заснул. Разбудила меня Нина, толкая за плечо:
— Володя! Володя, проснись, Голикову плохо.
В большой тревоге забравшись в шалаш, я спросил его:
— Саша! Что с тобой?
— Мне надо как-то в уборную сходить, — попросил он.
— Фу ты, черт возьми! А я уж думал, что ты умирать собрался. Сейчас мы это с тобой сделаем. Нина, — попросил я, — сходи от нас пока в кустики, а то мы с Сашей хотим кое-что сделать.
Я кое-как вытащил из шалаша ослабевшего от ран Голикова. Приспособив сделанный из палок стул, помог ему приподняться и сесть на это сооружение. Прошло несколько тревожных ночей и дней, Голикову становилось все хуже и хуже. Раненая рука до самого плеча сильно распухла и воспалилась.
У него все время была высокая температура. Ночью он метался в бреду. Никакой врачебной помощи я ему оказать не мог, так как кроме марганцовки у меня ничего не было. Он почти не ел и сильно исхудал. Я с большой тревогой следил за состоянием его здоровья и с нетерпением ждал прихода Егора. Наконец-то он пришел с продуктами питания для нас.
— Ну, как тут у вас дела? — спросил он.
— Плохие дела, Егор. Я боюсь, как бы Голиков не умер. Прошу тебя, немедленно сообщи Агапоненко о его тяжелом состоянии. Надо что-то делать. Его нужно отправить в госпиталь, а то он здесь погибнет.
Заглянув в шалаш и увидев там спящего, сильно похудевшего Голикова, Егор подтвердил мое опасение:
— Да, плохо дело. Я сам вижу, что он совсем плохой.
— А что у вас там нового в отряде? — спросил я.
— У нас в отряде произошло пополнение. Из Анелина пришел в отряд Игнатович Федор со своим братом Василием, который служил в полиции. Федора комбриг хочет забрать в штаб бригады, но пока он назначил его комиссаром нашего отряда.
— Ну, а что он из себя представляет? Кто он такой?
— Да как сказать. Веселый мужик, интеллигентный, такой разговорчивый, а кто его знает, что у него на уме. Досиделся же он в своем Анелине у бабы под юбкой до тех пор, пока его Агапоненко не привел к нам в отряд, — многозначительно заявил Егор.
Передав нам все новости, Егор поспешил в отряд. На следующий день утром к нашему шалашу приехали Егор, Агапоненко и еще трое совсем незнакомых мне партизан. Они приехали на большой повозке, в которую была запряжена пара добрых коней. Я обратил внимание, что на повозке было много сена и сверху лежал мой пулемет.