Партизаны в Бихаче

Чопич Бранко

Всего какую-то минуту назад я предавался грустным мыслям о своем слишком молодом командире, а потом… Потом я с радостью вспомнил товарищей Славко, других командиров. Неужели старше или «мужественнее» Славко Шоша с Козары, или Шипка, или Ратко Мартинович, или Рауш, или Младжо Марин, или Войо Испанец, или Роца, или Мечава, или Джурин, не намного старше их и Войнович, и многие другие личские, банийские и кордунские командиры. Все они — молодые парни, вышедшие из народа. Не один наш Славко молод, вон сколько у нас таких же, как он, молодых командиров, есть на кого опереться нашему краинскому командующему Косте.

В конце января после недолгих метелей небо

все чаще и чаще проясняется, но тут приходит новая беда — начинаются налеты вражеских самолетов. Все дороги забиты беженцами из Хорватии, больше всего на Бании; они бегут, спасаясь от наступающего врага. Когда налетают самолеты противника и начинают поливать из пулеметов или же засыпать бомбами длинную колонну женщин, детей и стариков, дорога в мгновение ока превращается в настоящее пекло. В грохоте разрывов, дыму и пулеметном треске врассыпную, кто куда бегут обезумевшие, безоружные люди. Кто ранен, кто убит, а кто, еще секунду назад крепко державший за озябшие ручки двоих ребятишек, разорван в клочья одним взрывом.

Однажды я видел, как на шоссе Бихач — Петровац вражеская авиация безжалостно бомбила и обстреливала из пулеметов колонну женщин и детей. Спустя дней десять аа горе возле Бравского поля, сидя у огромного костра, который разложили бойцы Первой краинской бригады, я, держа блокнот на коленях, написал первые строки стихотворения «На Петровацком шоссе»:

Колонна беженцев ползет По Петровацкому шоссе, А над колонной самолет, Как коршун, кружит в вышине.

Отступает народ перед вражеской силой, а наши бригады залегли за скалами у дорог, по которым рвется вперед неприятельская армия. Вот они у дороги, что ведет к Бихачу, вот они на Подгрмечском тракте, на политом кровью Петровацком шоссе… Над ними ползет тяжелый февральский туман. Наступает самый суровый зимний месяц, хмурый, несущий с собой холодные темные тучи. Одно утешение: немецкие самолеты будут летать пореже.

В те дни, чувствуя страшную тяжесть на сердце, я начал писать поэму о вражеском наступлении. Вокруг: на земле, на воде, в воздухе — везде чувствуется, что настал страшный, решающий момент. Или они, или мы! На нашей свободной территории, на занесенных снегом и укрытых туманом холмах, полях и селах «Бихачской республики», нет места для захватчиков, которые намереваются погасить очаги, зажженные еще нашими дедами.

В метели густой и липкой тает февральский день, На землю, туманом укрытую, ложится холодная тень. На шоссе — грузовики и люди, бронепоезд ползет неспешно, Дурные, товарищ, приметы… Вдали гудит и грохочет, на рассвете совы кричат. Идет легион черный. У итальянцев в фуражках петушиные перья торчат. Топчет землю орда тевтонская, Наступление начинается… Мелькают винтовки. Ничего. Ваша еще не взяла. Тревожный набатный звон летит от села до села: Вставайте кто есть живой! Каждый овраг — крепость, каждый холм — неприступный дот. Каждый камень огнем плюет. И началось… За городом, под холмом, День

и ночь бригада жестоко бьется с врагом, А на заре по небу серому крадется стая облаков, И все тесней вокруг бригады сжимается кольцо врагов.

На этом мое стихотворение обрывается, дальше я не мог писать, не находя себе места от тревоги и тоски, которые охватили меня. В штаб поступают донесения, о том, что наши лучшие бригады шаг за шагом отходят под натиском превосходящих вражеских полчищ. Придется пока подождать невеселым моим стихам.

А что же с Бихачем? Держится еще или уже пал? Командир Славко ничего не говорит об этом, а я не решаюсь ни о чем его спрашивать. Придет время, сам скажет.

В памяти у меня вновь оживает тот смертоносный грохот перед мостом в Бихаче. Я вижу наших красавцев пулеметчиков и гранатометчиков, веселых, словно все они на свадьбу собрались. Встает у меня перед глазами юный Джураица Ораяр, наверное, самый счастливый человек в вихре той великой битвы. Где-то сейчас этот восторженный паренек, который, спрыгнув с ореха, попал прямехонько в историю. Недаром таким радостным блеском горели его живые мальчишеские глаза.

Да, никак не выходит у меня из головы Джураица. Как-то он чувствует себя в этом грохоте и сумятице наступления?

Как-то принес известие, что один немецкий полк внезапным броском пробился в Подгрмеч, в самое сердце нашей свободной «Грмечской республики», и оказался окруженным у села Бенаковаца на подходе к отрогам горного хребта. Вражеских солдат там не было с самого начала восстания.

— Отправляйся туда, погляди, что там делается, — предложил мне командир. — Связные как раз собираются в Подгрмеч, а я знаю, что тебя все это может заинтересовать. Передай привет Шоше, если увидишь его, он уже на пути к Бенаковацу. Да побереги себя: там жарко будет!

Первый мой знакомец, на которого я наткнулся у подножия горы, за самым трактом, был Николетина Бурсач, который вел на задание взвод партизан.

— Верно говорит учительница Мара — Земля и вправду круглая! — закричал он, увидев меня. — Вот мы и опять встретились.

— Ты куда направляешься? — полюбопытствовал я.

— Идем прикрывать эвакуацию партизанского госпиталя. Напирает фашистская сволочь, надо раненых вывозить.

— А как там у Бенаковаца? — озабоченно спрашиваю я, прислушиваясь к непрерывному грохоту боя, доносящемуся со стороны дороги.

— Бой страшный. С обеих сторон только перья летят. Фашисты дерутся так, будто Бенаковац их дом родной. Господи, до чего ж народ несуразный! И Шоша бьется, как голодный волк, ничего вокруг не видит и не слышит: пушки прямо в боевые порядки пехоты выдвинул.

— Да что ты?

— Тяжелее, чем в Бихаче было, честное слово. Мне прошлой ночью шапку с головы пулей сбило. Да шапка-то еще что, дали новую, которую носил один погибший взводный-козарчанин, главное, что мы из того пекла перед самыми дотами насилу вытащили маленького Джураицу Ораяра…

— А что с ним случилось? — вздрогнул я. — Погиб?

— Подкрался, чертенок, тайком от нас вместе с гранатометчиками к самому доту, что у жандармской казармы, там его и зацепило. То ли гранатой, то ли миной, не знаю. Главное, живой остался.

— И куда вы его отправили?

— Старый Лиян его увез. Говорит, найдет, где мальчишку спрятать. Да ты же знаешь Лияна, он в Подгрмече, как у себя в сумке, каждый закуток знает.

— Могу поспорить, что он его отвезет к нашему старому мельнику Дундурию в Ущелье легенд.