Паруса в огне

Гусев Валерий Борисович

Вот сейчас многим этого не понять. Как это так? Идти в бой на изуродованном корабле. Практически невооруженными. Без шансов на победу. Без надежды остаться в живых. «Погибаю, но не сдаюсь!» И ведь никто не гонит… Но так было. Мы не жили каждый за себя. Мы жили друг за друга, экипаж за экипаж, корабль за корабль. Флот за флот. Весь народ за Родину. Ну нет у меня слов, чтобы это объяснить. Да и не нужны эти слова. Сейчас прямо говорят, что нас гнали на немца под дулами заградотрядов, под стволами особистов. Даже наш бывший президент это сказал накануне

Дня Победы. Мол, были подвиги, это так, но подвиги совершались из-за страха. Никогда не поверю, хоть он и президент. Подвиг — это величие души. А величие с трусостью не совмещается…

— Не опоздали, как думаешь? — спросил Командир Штурмана.

— Скоро узнаем. Как туман разойдется.

— Наблюдать вперед.

Наблюдали так, что глаза на лоб лезли. И как потянул ветерок, как заволновался перед своей гибелью туман, проявились впереди неясные громады кораблей.

— Уходим, — приказал Командир.

И мы тихо, как Летучий Голландец, укрылись по другую сторону острова. Боцман стал отбирать гребцов на шлюпку. Не обошлось без споров. Больше всех шумел Одесса-папа. Требовал, чтобы его посадили загребным. Но Боцман его осадил:

— Ты ложкой в борще хорошо загребаешь, а на шлюпку тебя не возьму.

— Таки за что? — возмутился одессит.

— За то, что шуму от тебя много.

— Да я такие шаланды с арбузами водил из Одессы в…

— В Бердичев? — перебил его Боцман.

— Таки еще дальше — во Владивосток!

Тут Командир сказал свое слово:

— Отставить пререкания! Ты не на одесском базаре! Марш к орудию! Без гитары!

Скомплектовали экипаж. Боцман приказал мне:

— Ты, салага, впередсмотрящим. Докладывать постоянно.

Спустили шлюпку, отчалили. Обогнув мыс, потабанили, осушили весла.

— Ждем, — сказал Боцман. — Туман вот-вот сойдет.

И верно: вскоре туман начал редеть, завиваться космами. Появились в нем просветы. По команде Боцмана снова взялись за весла.

Я лежал, навалившись грудью на носовую палубу, прижав к глазам бинокль. Встречная волна брызгала в лицо соленым и ледяным, заплескивала окуляры.

— Наблюдать вперед, салага, — подбадривал меня Боцман, сидевший у руля.

Мы шли, прижимаясь к берегу: так нас было труднее заметить, чем на открытой воде. Да и спрятаться при обнаружении было больше шансов. К тому же прибойная волна заглушала скрип и плеск весел. Хотя, конечно, вряд ли нас могли услышать на расстоянии.

По курсу показался длинный мыс. Очень низкий, едва выступающий над водой. Волна, набегающая на него, пенясь, мчалась до берега и взрывалась о скалу белыми брызгами.

— Мористее берем, — прошептал Боцман. — Наблюдать внимательно.

Мы еще не обогнули мыс…

— Вижу конвой! — крикнул я. — По курсу сорок пять. Дистанция около пяти миль.

— Суши весла! Докладывай, что наблюдаешь.

— Стоят в кильватерном строю. Общим числом шесть единиц. Флагманом — эсминец. Десантная баржа. По флангам — патрульные катера.

— Армада, — презрительно, чтобы

нас ободрить, хмыкнул Боцман. — А у нас всего два корабля.

— Три, — сказал кто-то. — Ты плотик забыл.

— И гитару одесскую, — кто-то добавил.

— Шуточки отставить. Возвращаемся в базу. Правые — загребай, левые — табань.

Мы круто развернулись почти на месте и пошли «в базу».

Командир выслушал доклад Боцмана и спросил его как-то по-домашнему:

— Ну что, Домовой, какую погоду на сегодня ждешь? Коленки не ломит?

— Коленки не ломит. — Боцман в свое время, оказавшись за бортом, подхватил жестокий ревматизм, скрыл его, конечно. И только определяя погоду на него ориентировался. — Товарищ капитан, сегодня ожидается ясный день.

— Чтоб тебя! — вырвалось у Командира, будто Боцман сам заказал такую погоду. — Значит, и с воздуха будут конвой прикрывать. Атакуем ночью. — Командир задумался. Видно, думки были тяжелые — на лбу складка пролегла, глаза притухли немного. — Отправьте шлюпку для постоянного наблюдения. Готовьте лодку. Минера — ко мне.

Командир потер лоб, резко выдохнул, будто с глубины поднялся:

— Нам бы пару гранат. Да вот жаль, нету.

— Есть, — сказал Егорка. — В шлюпке, на корме, в рундуке. Две «лимонки».

— Золотой ты парень, — грустно похвалил его Командир. Будто сильно пожалев, что гранаты все-таки нашлись. — Тащи их сюда.

Трявога, выйдя от Командира, был сумрачен; карманы его оттягивали гранаты. Он прошел в кормовой торпедный отсек. И закрылся там. Боцман проводил его тревожным взглядом. А Штурман вдруг пошел по всем помещениям лодки. Бесцельно. Иногда останавливался в задумчивости. В центральном посту погладил ручки перископа, вздохнул. Дальше пошел. Будто прощался с кораблем.

А мы той же командой, но без Боцмана, а со старшиной, пошли на шлюпке занять пост наблюдения. Обогнули мыс, плотно прижались к берегу, сбросили якорек. Наломали веток и замаскировали шлюпку. Наблюдали повахтенно. Двое наблюдали, двое делали вид, что дремлют.

Конвой застыл на своем месте. Спали корабли. Только сторожевики, опасаясь подлодок, курсировали вдоль строя. Да появились два истребителя — барражировали в высоте.

В двадцать ноль-ноль вернулись в базу. Тьма сгустилась — еле лодку нашли. Поужинали. Собрались всем экипажем в кают-компании.

— Я принял решение и отдаю приказ, — сказал Командир.

Было и так очень тихо, а стало вообще беззвучно. Только постукивал на переборке хронометр. Отмерял нам то, что было, и то, чего уже никогда не будет.

— Приказываю атаковать вражеский конвой. Основные удары — по транспорту и головному кораблю. Одновременно произвести захват сторожевого катера.

Никто не дышал. Мирно постукивал хронометр. Как ходики в крестьянской избе. Когда все глубоко спят накануне сенокоса.

— Общий план операции: скрытно выходим на рубеж, одной торпедой с минимального расстояния атакуем транспорт, идем на сближение с флагманом…