Parzival
Шрифт:
И рот по-прежнему пылал,
Как прежде, жарок был и ал,
Но – небо в том свидетель -
Святую добродетель
Она торжественно блюла,
Хоть зло обижена была
Напраслиной, наветом...
Подумайте об этом!..
...Я все о бедности твержу
Затем, что радость нахожу
Не в роскоши чванливых дам,
Что вечно досаждают нам,
А в неприкрытой плоти!
(Вы меня поймете...)
Но где ж красавец юный? Он,
Отвесив
Был поражен ее словами:
"К несчастью, мы знакомы с вами.
Ах, слишком памятен тот час,
Когда пришлось мне из-за вас,
Несчастнейшей на свете,
Надеть лохмотья эти.
В измене я обвинена!
И ваша, ваша в том вина..."
Он на нее взглянул в упор:
"Мной не заслужен сей укор,
Поскольку, – верьте, я не лгу, -
Обидеть даму не могу...
Кто вы? Не угадаю...
Но вам я сострадаю!.."
Теперь она с ним рядом скачет
И горько, безутешно плачет.
Как градинки, как льдинки
Из дивных глаз слезинки,
Звеня, ей катятся на грудь...
Однако стоило взглянуть
Ей вновь на Парцифаля -
Слезы бежать перестали...
С нее он не спускает глаз
И говорит: "Дозвольте, вас
Плащом своим укрою
С подкладкой меховою,
Прекраснейшая госпожа!.."
Всхлипнула она, дрожа:
"Ваш плащ не смею я принять,
Вы в том должны меня понять.
Не жаль, что жизни я лишусь,
Несчастный, я за вас страшусь:
Коли на помощь мне придете,
Вы под его мечом падете!.."
Герой едва повел плечом:
"Как так паду? Под чьим мечом?
Мне сила господом дана,
И вражья сила ни одна
Меня не одолеет:
А кто дерзнет, сам пожалеет!..
Так кто ж он, супротивник мой?.."
"Он прежде звал меня женой.
Теперь же, если б мое тело
Его служанкою стать захотело,
Он прочь бы оттолкнул меня,
Измену мнимую кляня.
В его груди угасла вера..."
"Надеюсь, что найдется мера,
Чтоб к вере возвратить его.
Но много ль войска у него?.."
"Нет, с ним пока что я одна.
Но бойтесь! Месть его страшна!
Супруг шутить не любит,
Он вас в куски изрубит.
Да, он изрубит вас в куски,
А я исчахну от тоски,
Злосчастная Ешута!.."
Раздета и разута
Она Орилусом была,
И все же кротостью цвела,
Воистину святою
Женской чистотою...
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Герой тотчас свой шлем надел
И словно ветер налетел
На герцога, что страшным взглядом
Смотрел, как некто скачет рядом
С его печальною женой...
Конь Парцифаля – вихрь шальной.
. . . . . . . . .
Герои копьями дрались.
Ешута бедная, молись!
И впрямь: подобного турнира
Не знали с сотворенья мира.
Здесь все гремело, все звенело.
Они дрались осатанело.
(Ах, крови, что ль, пролито мало?)
Ешута руки ломала...
Орилус храбрый был боец.
Да что поделаешь? Юнец
Его одолевает,
Сдаваться повелевает.
«Ах так? Не слушаться меня?!»
Взял и стащил его с коня
Могучими руками
(Что было с герцогом, судите сами)
И мигом, как мешок с овсом,
Швырнул его на бурелом,
Синяками лицо изукрасил
И нос ему расквасил.
Кровь из-под шлема льется.
Одно лишь остается
Орилусу: глаза смежить
И умереть... "Ты хочешь жить?
Все от тебя зависит.
Раскаянье возвысит
Тебя, и честь тебе вернет,
И с сердца тяжкий снимет гнет.
Проси же без смущенья
У этой женщины прощенья!
Свое доверье ей верни
И подозреньем не черни.
Тебе клянусь я свято:
Ни в чем она не виновата!.."
«Не виновата?! Кто?! Она?!»
"Да. Знай: во всем – моя вина.
В своей ребячьей дури
Навлек я гнева бури
На воплощенье чистоты...
Ее подозреваешь ты
В супружеской измене!
Но нет на ней вины ни тени!
Хочу, чтоб ты рассудку внял:
Кольцо с нее я силой снял
И, как бы в ослепленье,
Поцеловал без дозволенья..."
. . . . . . . . .
Воскликнул герцог: "Я спасен!
Ужели это все – не сон?
Хоть я повержен и раздавлен,
От худшей казни я избавлен.
Мне пораженье принесло
Усладу дивную. Спасло
Меня сие известье.
Что подозрение в бесчестье
Отпало!.. Что моя жена
Господним ангелам равна
Своей небесной чистотою!
Безумец! Я ее не стою...
И все ж для ревности тогда
Был повод... В том-то и беда.
Она мне сердце разрывала
Тем, что восторга не скрывала
Перед твоею красотой.
А у меня-то нрав крутой.
Дурная мысль мне в мозг вонзилась:
Моя жена в тебя влюбилась,
Жена мне боле не верна!..
Из преопасного зерна
Взросло слепое подозренье,
Позор! Позор мне и презренье!
Но о прощении молю
Ее, что я, как жизнь, люблю!.."