Пасхальный парад
Шрифт:
И он брякнул трубку.
И с той самой минуты остаток дня превратился для меня в унылую, до отчаяния полосу неудач. Ни один детектив в мире не добыл меньше фактов за целых девять часов кряду, чем я в тот злосчастный понедельник. Первые два часа я потратил на Леонард-стрит в пустых препирательствах со следователем и помощником окружного прокурора. В результате все остались недовольны друг другом. Когда я отказался снабдить их сведениями, не относящимися непосредственно к событиям напротив Св. Томаса, эти умники вздумали было упечь меня как важного свидетеля, но потом, сообразив, что ничего, кроме головной боли, они не выиграют, поскольку Вулф пойдет на все тяжкие, чтобы меня выпустили под залог, они оставили свою затею. Основной сыр-бор разгорелся
Ох, уж эти поручения! Телефон Айрис Иннес попрежнему молчал. Я прошвырнулся на Арбор-стрит, но дверь квартиры Айрис мне тоже не открыли. Я заехал в «Газетт», и Лон Коэн сообщил мне, что Джо Херрика сейчас допрашивают у прокурора и что он может пробыть там целый день. С Айрис Иннес — та же самая история, а вот насчет Алана Гайса и Огастеса Пицци он не уверен. Потратив тридцать минут на обед (я на скорую руку перекусил в баре, который специализируется на устрицах и лобстерах), я заскочил в «Олловер Пикчерз, Инк», но желающих ответить на вопросы об Огастесе Пицци там не нашлось. Тогда, чтобы скоротать время, я воспользовался адресом Алана Гайса, который любезно предоставил мне Лон Коэн, сел на метро и доехал до «Вашингтон-хайтс». Что ж, своего я добился и время скоротал. Домовладелица, возбужденная до чертиков (еще бы, фотография одного из ее жильцов появилась в газетах!), готова была болтать со мной хоть до утра, но она была настолько косоглазая, а я настолько зол, что не стал задерживаться, откланялся и сделал три очередных звонка из ближайшего телефона-автомата: Айрис Иннес (никто не ответил), Вулфу (никаких новостей) и помощнику прокурора, фамилия которого была Дойль. Узнав от Дойля, что он хочет меня видеть, я даже обрадовался. Препираться с ним по вопросу о том, что считается уликой, а что — нет, ничуть не менее полезно, чем мое времяпровождение в последние часы, и несравненно более увлекательно. И я снова спустился в подземку.
Однако Дойль не стал возвращаться к дебатам об уликах. Не успел я сесть на стул напротив его стола, как помощник прокурора извлек из ящика стола какой-то предмет и протянул мне со словами:
— Знаком ли вам этот человек?
Я уставился на сделанную в полиции фотографию — необычайно высокого качества, — на которой была запечатлена в анфас и профиль столь знакомая мне личность. Я решил потянуть время и начал внимательно изучать снимок. Придя к выводу, что вдоволь налюбовался, я кивнул и небрежно бросил фотографию на стол.
— Божиться бы не стал, но он очень напоминает одного типа, с которым я как-то раз общался во время расследования… Минутку, я вспомню. Есть! Мурлыка! Года два назад. Я мог сдать его полиции за одну маленькую ошибку, которую он совершил, но не сделал этого. А в чем дело — он снова что-нибудь натворил?
— Его опознали сразу три свидетеля. Это тот самый мужчина, который сорвал с груди миссис Байноу орхидею в то время, как миссис Байноу лежала на тротуаре.
— Черт побери! Его опознали живьем или по фотографии?
— По фотографии. Когда вы видели его в последний раз?
Я лучезарно улыбнулся.
— Послушайте. Я уже говорил вам о том, что сказал мистер Вулф инспектору Кремеру. Кремер сам сказал, что похититель не мог воткнуть в нее иголку, поскольку в ту секунду, когда он срывал орхидею, миссис Байноу уже умирала, — так какое же отношение это имеет к убийству? Видите — мы уперлись в ту же проблему, что и с фотопленкой. Я понимаю, что мы не в судебном зале, так что вы не связаны правилами о даче свидетельских показаний, тогда как я связан. Я не намерен…
— Когда вы видели его в последний раз?
— Ничего не выйдет. Найдите связь. Докажите его причастность к убийству, и я слово в слово изложу вам все разговоры, что мы с ним когда-либо вели. У меня потрясающая память.
Дойль кипел, как чайник, от негодования. Я уже смирился с мыслью о том, что если мне суждено будет покинуть это здание и водрузить ступню на нью-йоркский тротуар, то только под залог, и еще больше укрепился в этой мысли, когда Дойль, велев мне подождать, покинул комнату, оставив присматривать за мной какого-то занюханного сыщика; однако четверть часа спустя, показавшихся мне вечностью, помощник прокурора вернулся в задумчивом настроении и просто известил меня о том, что на сегодня с меня хватит. И даже не предупредил, что я должен быть на подхвате.
Словом, к пяти часам я поспел в фотолабораторию, однако лишь для того, чтобы узнать о том, что нужно еще подождать. Мой заказ еще не выполнен и будет готов примерно через час. Верзила объяснил, что день, следующий за Пасхой, всегда один из самых занятых в году, так что я пока позвонил Вулфу, потом в очередной раз набрал номер Айрис Иннес и, наконец, купил несколько вечерних газет, чтобы узнать свежие новости про убийство миссис Байноу. На первых полосах красовались снимки всех обладателей фотоаппаратов, что дежурили во время пасхального шествия перед церковью Св. Томаса. Мое фото, снятое в тот день в редакции «Газетт», вышло не слишком удачным: я прищурился и выглядел старше своих лет.
В начале седьмого диапозитивы были, наконец, готовы, и, хотя я вовсе не ожидал увидеть какую-то диковину, вроде летящей в воздухе иголки, я решил просмотреть диапозитивы, благо проектор стоял прямо на прилавке. Всего я сделал одиннадцать снимков. На пяти диапозитивах красовались снятые крупным планом орхидеи, которые я накануне фотографировал в оранжерее, на двух была запечатлена толпа, повалившая из церкви по окончании пасхальной службы, и лишь на последних четырех я распознал миссис Байноу и ее спутников. Дольше всего я разглядывал четвертый диапозитив, который подтвердил то, что я видел собственными глазами в видеоискатель фотокамеры, на снимке были видны затылок, рука и плечо Мурлыки, а находился он по меньшей мере в трех футах от миссис Байноу.
Никакой иголки, следовательно — никакой улики, но я решил, что лишняя осторожность никогда не помешает, и попросил у верзилы еще один конверт, который он мне любезно дал, не содрав лишней платы. Я спрятал в этот конверт диапозитивы с изображением миссис Байноу и опустил его в левый карман, а второй конверт упрятал в правый. Теперь, в том случае, если мэр, или губернатор, или Дж. Эдгар Гувер остановят меня на тротуаре и попросят показать снимки, сделанные мной во время пасхального парада, они уже не узнают, что я уделял повышенное внимание миссис Байноу. Впрочем, никто меня не остановил. В половине седьмого, когда еще не начали сгущаться сумерки, я уже взлетел на крыльцо нашего особнячка на Западной Тридцать пятой улице, отомкнул дверь и с изумлением убедился, что цепочку никто пока не навесил.
Впрочем, главных сюрприз ждал меня впереди. Наша старая дубовая вешалка в прихожей была настолько увешана пальто и шляпами, что мне пришлось повесить собственное пальто на спинку стула. Из кабинета через открытую дверь доносился рык Вулфа. Я прокрался по прихожей, заглянул в кабинет и увидел, что за моим столом восседает сам окружной прокурор Скиннер, а кабинет настолько забит людьми, что яблоку упасть негде. Я был потрясен. Терпеть не могу, когда кто-то сидит на моем стуле, пусть это даже сам окружной прокурор.