Пассажир дальнего плавания

Пунченок Александр Ефимович

— Стыдно, конечно, виноват ведь… Эх-хе, и как у тебя поднялась рука на огурец на тот, горе ты мое!

— Какой там огурец! — усмехнулся Яшка, вспомнив слова Томушкина. — Горечь одна.

— Какой бы там ни был, а всей команде стыд.

— Капитан срамил? — угрюмо спросил Яшка. — Здорово срамил? Поди, и сейчас не унялся. Чего же вы? Берите — Он отвернулся, чтобы не смотреть на будильник. Не хотелось отдавать его. Но забирать всё с собой тоже нельзя было. Об этом Яшка уже думал. Скажут потом: «Вот мы ему подарки подарили, а он огурец стащил».

Дядя Миша обнял Яшку крепче и тихо сказал:

—

Александр Петрович очень огорчен. Старый он, ты ему лучше подари это. Приятно ему будет, память как-никак.

— Верно, — согласился Яшка, — и это ему тоже, — он подал дяде Мише книгу и несколько красивых папиросных коробок, — в такие коробки можно прятать что хочешь.

Дядя Миша собрал все вещи и пошел к двери. Сказал, не оборачиваясь:

— Собирайся. Катер скоро пойдет на берег.

Едва дверь закрылась, Яшка выдвинул из шкафа ящик. Там лежало самое заветное, самое дорогое его имущество, всё завернутое в обрывки старых флагов. Хмыкнул. Пускай думают, будто Яшка всё отдал. Вот он, бинокль, зубы палтуса, лотерейные билеты Осоавиахима. Автомобиль не автомобиль, но ружье по ним обязательно выиграется. И самое главное — портрет товарища Ленина, сделанный из ракушек.

Яшка развернул клад и проверил. Всё было на месте. Да, это богатство так богатство. Будильник, пожалуй, он напрасно отдал, Ну да пусть его!.. Яшка снова завернул всё и стал укладывать в мешок.

В каюту кто-то скребся. Мальчик быстро спрятал мешок за спину и открыл дверь. Вошел Томушкин, жалкий, сморщенный.

— Ну, как?

— Чего «как»? — хмуро спросил Яшка. Ему не хотелось ни встречаться, ни разговаривать с Томушкиным.

— Никому не сказал?

— Сам не забудь сказать, врун! — Вся злость, что накипела в Яшке, вырвалась здесь наружу. — Как сдашь экзамены, так и говори, что Кубас, мол, не виноват, не такой он. Сразу говори, понятно?

— Понятно, Яшенька.

— Прощай, — Яшка протянул Васе руку.

— Прощай, Яшенька, спасибо тебе, — Томушкин пятился из каюты и в дверях натолкнулся на дядю Мишу.

— Чего он? — спросил повар, когда Вася ушел.

— Попрощаться забежал, — неохотно ответил Яшка и отвел глаза в сторону, чтобы дядя Миша, чего доброго, не заметил, как Яшка врал. — Капитан-то что?

— Сердился, но подарки взял.

— Правильно! — Но обида и горечь душили Яшку. За что его так наказывают — выгоняют? Эх, рассказать сейчас дяде Мише всё, всё, по-честному, по правде! Пускай наказывают Томушкина. Что за механик выйдет из него? Разве механик должен врать и таскать огурцы?..

— Ты вот что, — дядя Миша заметил мешок, — сходи всё-таки попрощаться к Александру Петровичу и к Борису Владимировичу, поблагодари их.

У Яшки сердце разрывалось на части. Чуть-чуть он не крикнул: «Не виноват я! Это всё ваш Томушкин!» Но смолчал, насилу удержался. А слезы как хлынули из яшкиных глаз!

— Не буду прощенья просить! — крикнул Яшка, рванулся к двери и выбежал.

Глава двадцать седьмая

Проводы Яшки. — На берегу. — Еще один знакомый ученый. — Новое местожительство. — Что оказалось в мешке. — Дарственная надпись.

Провожать Яшку вышли многие. Он уже не думал о том,

что у него по лицу текли слезы. Ему хотелось поскорей спуститься в катер, а тут подходили один за другим: боцман, Савелий Илларионович, дядя Сережа. Пес Живучий, который всё-таки поправился, как нарочно, помахивал хвостом. Этот, видно, не забывал, кто спас его.

Капитан, будто невзначай, прошелся два раза по спардеку. Все оглядывались на Александра Петровича, но каждый обязательно говорил Яшке что-нибудь.

Савелий Илларионович велел писать об успехах в школе, потом наклонился и сказал на ухо:

— А когда будешь вступать в комсомол, — смотри, чтобы к этому подготовился, чтобы духом прямой, честный, железный.

Поля всхлипнула и застегнула на яшкином пиджаке все пуговицы.

— Будь здоров! — Она ушла, даже забыв отдать Яшке что-то приготовленное для него.

Старший машинист Петров покачал головой:

— Надо же было…

И вдруг со спардека спустился капитан. Он подошел к Яшке, поглядел строго, но ничего не сказал. Верно, передумал. Поднялся обратно на спардек, погрозил оттуда пальцем и крикнул:

— Будешь знать!

А из катера донеслось:

— Скоро вы там?

Мальчика подтолкнули к штормтрапу. Дядя Миша с яшкиным багажом за плечами уже спускался вниз.

Остальное Яшка видел, как во сне. На мостике капитан выглядывал из двери рубки. Поля с Зиной махали платками. А пес Живучий просунул голову в клюз [51] .

Катер пересекал рейд [52] . Раскатисто стучал мотор, и сердце у Яшки колотилось часто-часто.

51

Клюз — отверстие в борту для пропуска цепей и веревок.

52

Рейд — более или менее значительное водное пространство у берегов, представляющее собой удобную якорную стоянку для судов, закрытую от ветра и волнения.

До самого берега никто не проронил ни слова. Смеркалось.

Яшка вышел из катера и, не оглядываясь, пошел вдоль плохо наезженной дороги. Он не знал, куда надо идти, хотел только одного — как можно скорее спрятаться куда-нибудь от этого шума волн, от приглушенных перестуков мотора, от «Большевика», стоящего близ берега, и даже от собственных мыслей…

Яшку догнали дядя Миша и незнакомый человек, должно быть зимовщик.

— Самолет, значит, будешь ждать? — спросил этот незнакомый.

Яшка ничего не ответил, — не до того ему было.

— Жди, жди, — зимовщик оставил Яшку в покое и повернулся к дяде Мише. — Мы вот дождались. Сразу три парохода.

Зимовщик оказался разговорчивым. Он без передышки рассказывал о здешнем житье-бытье; как строили баню и жилые дома, как в полярную ночь выезжали на собаках за триста километров по льду в море и как однажды в пургу такая научная партия, сбившись с пути, вышла обратно на берег чуть ли не за пятьсот километров от своей зимовки. Хорошо, что повстречались с охотниками. Они и вывели обессилевших людей к дому.