Пастернак в жизни
Шрифт:
Первая серия квартетных собраний русского музыкального общества состоит из 4-х собраний, которые состоятся 12-го и 19-го октября, 2-го и 16-го ноября. Состав квартета прошлогодний, а в качестве пианистов выступят г-жа Пастернак, профессор Беттинг и Шлёцер и кто-нибудь из молодых пианистов нашей консерватории.
В четверг, 12 октября, начались квартетные собрания музыкального общества. В последние годы вечера эти пользуются большим успехом, и на этот раз малая зала собрания была совершенно полна, и понадобилось даже приставлять стулья в смежной зале. Программа состояла
Мы были приятно поражены, заставши в прошлый четверг в квартетном собрании, открывшем собою сезон музыкального общества, зал переполненным публикой, несмотря на то что программа не давала ни одного нового или малоизвестного сочинения камерной музыки. <…> В лице г-жи Пастернак, исполнительницы фортепианной партии квинтета Шумана, мы познакомились с крайне симпатичной пианисткой, музыкальной, обладающей живым, горячим темпераментом и прекрасной уверенной техникой и умеющей извлекать из инструмента полный и мягкий звук. Если некоторая естественная взволнованность при первом серьезном дебюте и давала себя заметить, в виде едва уловимых нарушений общего плана исполнения, зато она же и содействовала впечатлению, в виде непосредственного увлечения, чувствовавшегося в особенности в последних частях <…>. Все эти происходящие еще от некоторой неопытности недостатки, без сомнения, исчезнут при более частом появлении уважаемой пианистки на эстраде, которое мы можем ей от души пожелать, тем более что на публику исполнение ее произвело крайне выгодное впечатление, и настойчивые рукоплескания и требования на bis ясно выразили желание слушателей вызвать ее на исполнение какого-нибудь solo, хотя и были скромно истолкованы пианисткой в пользу одной из частей квинтета. Будем же надеяться, что вскоре услышим г-жу Пастернак в исполнении вполне самостоятельном, которое и позволит нам оценить ее музыкальное дарование в более разнообразных его проявлениях.
Пианистка Р.И. Пастернак и скрипач Александр Могилевский дали 3 ноября в Малом зале Дворянского собрания «Sonaten-abend», как сказано в афише, или «сонатный вечер», как в России следовало бы говорить. Концерт этот по своей незаурядной физиономии заслуживает быть отмеченным. Г-жа Пастернак, с детства много концертировавшая в качестве wunderkind’а (Роза Кауфман), затем на долгое время перестала выступать и снова стала появляться на эстраде лишь в последнее время. Это оригинальная пианистка, главная сила которой – в красивом певучем тоне и прежде всего в кипучем музыкальном темпераменте. Трепетание жизни, которое чувствуется в игре г-жи Пастернак, привлекает слушателя даже и тогда, когда артистке не вполне удаются отдельные эпизоды или когда она, видимо, начинает терять самообладание, слишком отдаваясь во власть «нутра».
19 ноября она играла в Колонном зале Вагнера в листовском переложении для фортепиано. Концерт был со многими номерами и участниками. Ей надо было открывать второе отделение. В антракте из дому сообщили, что Боря и Шура заболели и в сильном жару. Закончив свое выступление и не дожидаясь конца концерта, она торопилась домой. Молясь о выздоровлении детей, она дала зарок не выходить на сцену. Вскоре дети поправились. Следующие десять лет она не концертировала.
Эйнштейн очень полюбил моих родителей. Как-то вечером в доме общих друзей он играл на скрипке, а мама аккомпанировала ему на фортепиано.
– Я только любитель, – сказал он ей, – но вы великая артистка.
Не только моя жизнь прошла под знаком «семья и дети», но в еще большей степени огромное дарование жены моей, не оцененное в той степени, какой оно заслуживало, о котором я говорил уже раньше, – растрачено было в ежедневных заботах и трудах. Совершенно не было соответствия между диапазоном этого громадного природного дара и тем, насколько знали и оценивали ее даже самые близкие люди, окружавшие ее, в продолжение ее – для артиста – долгой жизни. Материнство – с отдачей себя всей детям, уход за ними в преувеличенных – по сравнению с необходимым – размерах вытесняло возможность заняться своим искусством. Преувеличенные – по сравнению с тем, что дают детям обычные люди – заботы ее о детях, о том, чтобы вырастить их, воспитать их; повышенная ее болезненная чувствительность, так тонко реагировавшая на все вокруг; ее непрестанная помощь мне – все это требовало личной жертвы, и вот все, все, весь невероятных размеров дар ее непростительно отдан был в жертву семье и обиходу.
Детство. 1890–1906
В это утро она вышла из того младенчества, в котором находилась еще ночью.
Я родился в Москве 29 января 1890 года по старому стилю в доме Лыжина, против Духовной семинарии, в Оружейном переулке [25] . Необъяснимым образом что-то запомнилось из осенних прогулок с кормилицей по семинарскому парку: размокшие дорожки под кучами опавших листьев, пруды, насыпные горки и крашеные рогатки семинарии, игры и побоища гогочущих семинаристов на больших переменах.
25
Пастернак ошибается: в доме Лыжина прошло его раннее детство, но родился он и прожил первый год своей жизни в другом доме – И.В. Веденеева, по адресу: дом 2 на углу 2-й Тверской-Ямской, 3-й Тверской-Ямской и Оружейного переулка (ныне: Оружейный пер., д. 3; 2-я Тверская-Ямская, д. 2). Семья переехала из дома Веденеева на новую квартиру осенью 1891 года.
Прямо напротив ворот семинарии стоял каменный двухэтажный дом с двором для извозчиков и нашею квартирой над воротами, в арке их сводчатого перекрытия.
Ощущения младенчества складывались из элементов испуга и восторга. Сказочностью красок они восходили к двум центральным образам, надо всем господствовавшим и все объединявшим, – к образу медвежьих чучел в экипажных заведениях Каретного ряда и к образу добряка великана, сутулого, косматого, глухо басившего книгоиздателя П.П. Кончаловского, к его семье и к рисункам карандашом, пером и тушью Серова, Врубеля, моего отца и братьев Васнецовых, висевшим в комнатах его квартиры.
Околоток был самый подозрительный – Тверские-Ямские, Труба, переулки Цветного. То и дело оттаскивали за руку. Чего-то не надо было знать, что-то не следовало слышать. Но няни и мамки не терпели одиночества, и тогда пестрое общество окружало нас. И в полдень учили конных жандармов на открытом плацу Знаменских казарм.
Из этого общения с нищими и странницами, по соседству с миром отверженных и их историй и истерик на близких бульварах, я преждевременно рано на всю жизнь вынес пугающую до замирания жалость к женщине и еще более нестерпимую жалость к родителям, которые умрут раньше меня и ради избавления которых от мук ада я должен совершить что-то неслыханно светлое, небывалое.