Пастернак
Шрифт:
О КНИГЕ
Случилось так, что новая биографическая книга о Б.Л. Пастернаке выходит в юбилейный для него год — исполняется 125 лет со дня его рождения и 55 лет со дня смерти. Собственно, эти даты ничего не значат в сопоставлении с вечностью, в которой имя Пастернака, несомненно, вписано крупными буквами. Однако юбилеи дают нам возможность прикинуть, как сильно изменилась реальность, в которой жил когда-то наш герой и в которой теперь живем мы, ощутить, как по человеческим судьбам, меняя и коверкая их, тяжеловесным катком прокатывалась русская история XX века. И, одновременно, какое непреходящее значение обретают слова гения, сказанные о человеческом достоинстве, страдании, свободе духа, победе над ложью и грязью эпохи, в конечном итоге — над смертью.
Эта биография Пастернака, описывая важнейшие пункты его жизненного и духовного пути, отличается от предшествующих в первую очередь своей структурой. Укладывать содержание книги
Структура, предложенная в ней, очень проста. Она подразумевает обращение к самым значимым моментам биографии Пастернака, каждый из которых раскрыт с наибольшей полнотой. Несомненно, перечень этих биографических «узлов» (воспользуемся прекрасным термином А.И. Солженицына) можно было бы многократно увеличить. Конечно, просится быть написанной глава «Пастернак и искусство», в равной степени как «Пастернак и философия», «Пастернак и театр», «Пастернак и Грузия» и т. п. В этом смысле нам пришлось себя строго ограничить. Каждая из затронутых в этой книге жизненных линий проведена от начала и до конца, иными словами — через всю творческую биографию Пастернака, поэтому читатель будет встречаться с повторами и отсылками к уже известным эпизодам, к ранее описанным фигурантам событий. Мы не видим в этом большого недостатка — книга строится не по линейному принципу, а похожа на слоеный пирог. Ее содержание разворачивается не в плоскости, а в объеме. Чем лучше читатель заранее представляет себе стержень пастернаковской биографии, тем более рельефны будут для него детали, тем более стереоскопическую картинку он получит, когда перелистнет последнюю страницу.
Мы старались не обходить острых углов. Многому из того, что нередко составляет предмет смакования в нечистоплотной бульварной литературе, что подвергается обсуждению в быту и выходит на телеэкраны, здесь тоже нашлось место. Пытаясь подыскать психологические объяснения тем или иным жизненным решениям Пастернака, мы всегда помнили — и к этому призываем наших читателей, — что имеем дело с очень тонкой материей. Перед нами, конечно, биография человека в чем-то похожего на других, жившего среди других, входившего с ними в разные отношения, но всё же это жизнеописание очень сложного человека, особым образом организованного, гения. А гений — вечная загадка, даже в бытовых своих проявлениях. Мы не всегда можем в точности понять его поступки, обозначить их мотивы, даже просто адекватно считать высказанные мысли. Но сделать попытку, конечно, можем. Эта книга и есть такая попытка.
Пастернак был на удивление счастливым человеком, и когда действительность давала ему такую возможность, он сам явственно это ощущал. Это не было личное, семейное, человеческое счастье. Но Пастернаку была дана уникальная способность максимально воплотить то, к чему он был призван. Победа над жизненной мутью давалась строжайшей самодисциплиной и самоуглублением, умением отделить важное от второстепенного, отказом от всего мелкого и незначительного, постоянным стремлением видеть суть вещей и событий, а не их обманчивую оболочку. Биография Пастернака — это героический образец совершенной творческой реализации, достигнутый вопреки беспримерному давлению эпохи, над которой Борис Леонидович не мог не ощущать себя победителем.
Достигнутого торжества Игра и мука — Натянутая тетива Тугого лука.В конце этого предисловия мне бы хотелось выразить сердечную благодарность семье Евгения Борисовича Пастернака, не только всегда помогавшей мне профессиональными советами и дружеским участием, но и предоставлявшей возможность пользоваться семейным архивом, щедро делившейся личными воспоминаниями и бесценными знаниями. Светлой памяти Евгения Борисовича Пастернака я посвящаю эту книгу.
К
Глава первая.
ПАСТЕРНАК И ПАСТЕРНАКИ
Ах, гордые жреческие отпрыски Абарбанела [1] …
1
По семейному преданию, род Пастернаков восходил к известному средневековому еврейскому роду Абарбанелей, выходцев из Испании, пострадавших во время гонений в XV веке. Переселившись к XVIII столетию в Галицию, предки Л.О. приняли фамилию Пастернак. Самым известным из Абарбанелей считается поэт XVII века по имени Иона.
14 февраля 1889 года в Москве, в Большой хоральной синагоге на Солянке, состоялась свадьба начинающего, но уже завоевавшего некоторую известность художника Леонида Осиповича Пастернака и блестящей молодой пианистки Розалии Исидоровны Кауфман. Оба они были одесситы и к моменту свадьбы добились немалого. Она, ученица прославленных музыкантов И. Тедеско и Т. Лешетицкого, с восьмилетнего возраста с успехом выступала в концертах и — в 22 года! — была профессором Одесского отделения Императорского русского музыкального общества, где преподавала игру на фортепиано. Он, выпускник юридического факультета, обучался в Королевской Мюнхенской академии художеств и был автором уже известной картины «Письмо с родины», которую П.М. Третьяков приобрел для своей коллекции, не дожидаясь, когда она будет завершена и представлена на очередной Передвижной выставке.
Будущий художник Л.О. Пастернак родился 22 марта / 4 апреля 1862 года в иудейской семье. Он всегда считал, что место его рождения предопределило будущую профессию — южный, наполненный солнечным светом и яркими цветами город повлиял на его восприятие мира. Отец будущего художника Осип (Иосиф) Пастернак был содержателем небольшой гостиницы, много работал, как и его жена Лия, но семья, в которой было девять детей (выжили шестеро), жила крайне бедно. Осип был человеком независимого характера, что сказалось на его отношениях с членами еврейской общины, к которой примыкала семья. В конце концов он покинул общину, однако это никак не отразилось на его религиозной принадлежности. Семи- или восьмилетним мальчиком Леонид Осипович стал свидетелем одного из многочисленных молчаливо одобряемых властью погромов, прокатившихся по России на рубеже XIX–XX веков. «Не помню только, как я очутился в одном из пустых номеров гостиницы, где, видимо, мать упрятала нас, детей своих, от расправы дикой, звериной толпы. Когда толпа эта поравнялась с нашим домом, мать моя — вообще худая, слабая с виду женщина — раскрыла окно нижнего этажа, выходившего на улицу, выпрыгнула из него и бросилась на колени перед этой озверелой толпой, умоляя со слезами в глазах — пощадить ее детей!.. Это совсем неожиданное зрелище умоляющей за детей своих женщины так воздействовало на толпу, что “заправилы” скомандовали — “ребята, дальше!..” — Так мама спасла нас своим материнским бесстрашием и героизмом…»{1} Горькое чувство от слепой ненависти большинства к беззащитным, ни в чем не повинным людям, семейно объединенным общностью истории, религии, культуры, составляющим ближайший круг дружеского и родственного общения, оставило в душе Л.О. Пастернака тяжелейший след на всю жизнь. Отметим особо, что вопрос о принятии христианства, что, вероятно, намного бы упростило карьерное продвижение, перед ним никогда не стоял: «Я не был связан с традиционной еврейской обрядностью, но, глубоко веря в Бога, никогда не позволил бы себе и думать о крещении в корыстных целях»{2}.
К страстному увлечению своего младшего сына рисованием родители относились весьма неодобрительно, старательно оберегая мальчика от неправильного выбора. Младший сын художника, А.Л. Пастернак, писал об этом так: «Его родители, люди совсем простые (мать — даже и неграмотная) любили его, как меньшого среди своих шестерых детей, возможно более горячо и нежно. И он отвечал им столь же пылко и преданно. Его родители, как и все, их окружавшие, совершенно не знали, что существуют какие-то там искусства. Они знали, что бывают “живописцы вывесок”, представлявшие высший ранг маляров. <…> И вот — их малыш, их любимец — станет таким маляром? Нет; их мечтой — осуществляемой, по мере сил, относительно старших детей — было дать и ему образование, вывести и его “в люди”. В их мечтах мальчик становился или аптекарем, или лекарем, или, на худой конец, “ходатаем по делам”…»{3}