Пасынки
Шрифт:
А всё потому, что некоторые решили действовать по принципу «Послушай альва, и сделай наоборот»…
«…Только представь, сынок, какой был смех: англичане, едва получив разрешение на торговлю, пригнали пару кораблей… и узнали, что вывозить пеньку отныне дозволено только в виде изделий. Вон, мол, мы канатов наделали, берите, хорошие… Ах, почему не по цене пеньки? Ну, уж извините, люди мануфактуры поставили, мастеров наняли… Скидку? Поглядим, сколько брать будете, тогда и о скидке поговорим… Сынок, они ушам своим не верили. Не могли понять, почему мы стали разговаривать с ними не как нищие, готовые отдать товар за треть цены, лишь бы получить деньги немедля. Но ты, я надеюсь, поймёшь батюшку, который во время войны отчаянно нуждался в деньгах. И поймёшь, почему иные страны, порой,
Знаешь, что самое прекрасное в этой истории, сынок? Не то, что удалось немного излечить…иных хорошо известных тебе персон от избыточной самоуверенности. Не то, что мы сами принялись производить канаты, а не сбывать пеньку, и покупать сделанный из неё же такелаж втридорога. И даже не то, что англичане в итоге были вынуждены платить полную стоимость, развивая наше, а не своё производство. Три года назад мы, тайная служба государева, окончательно поверили в себя. Впервые информация не была получена нами случайно, и операцию планировали не наскоро. Впервые мы действовали на опережение, и со смелостью, переходящей в наглость. Каков итог? Деньги возвращены в Россию, известная тебе персона с тех пор у нас в повиновении, а в Лондоне долго гадали, кто увёл у них из-под самого носа такой удобный крючок, на котором болталась весьма жирная рыбина.
Но уж когда они догадались…»
— Раньше тут за солью ходили?
— Отож, — отозвался пожилой грузный возница, не глядя на собеседницу, ехавшую верхом. — Такэ було. Силь, вона ж кошт мае. У Крым пойихав — колы повернувся, то й у гаманци щось звеныть.
— А что, бывало, не возвращались?
— И такэ було, пани царыця, — его полтавский говор был вполне понятен без всякого переводчика, несмотря на уверения некоторых особ.
— Выходит, дороговато соль обходилась.
— А шо, ясновельможна пани, дэшэво коштуе? Нема такого…
Места, где они шли сейчас, именовались в народе чумацким шляхом. Туда ехали с деньгами, обратно везли крымскую соль, да не одного сорта, а нескольких. А почему чумаками прозвали? Да потому, что вместе солью, случалось, чуму завозили. Всем известно ведь: где турки, там чума… Известно это было не только в Полтаве, и потому при обозе русской армии пребывали не только обслуга и семьи офицеров. Ехали альвийские дамы, в лекарском деле искусные, и с десяток молоденьких выпускников ещё более молодой Медицинской академии, выученных по двум методам — европейской и альвийской. Именно их задачей было остановить чуму, буде таковая явится. И защищать их следовало, согласно приказу Петра Алексеевича, едва ли не более решительно, чем припасы. Фуражом и пропитанием можно хоть и у врага разжиться, а лекарей более взять негде.
Ровная, как столешница, степь, где любой всадник виден за пять вёрст, навевала скуку, и Раннэиль, которой супруг велел беречь обоз, разговорилась с возницей, нанятым в Полтаве. Пожилой, вислоусый, стриженый в кружок дядька внушительной комплекции, полтавчанином не был. Он торговал там солью, и, когда предложили за неплохую плату подработать одним из проводников, немного подумал и согласился. Работа не тяжелее, чем за солью в Крым ездить, да ещё под такой внушительной охраной. Обоз-то сопровождали драгунский полк и запорожцы, присоединившиеся к армии южнее порогов. Шефом Ингерманландского драгунского полка была императрица, ибо именно в том полку служили её сородичи-альвы. Раннэиль сразу же отказалась от идеи сформировать из них отдельный батальон. Ещё не хватало — обособлять альвов, чтоб зазнались и носы задирать начали. Их распределили равномерно по всем трём батальонам этого полка, и за минувшие годы остроухие, хотели того, или нет, поделились с сослуживцами-людьми своим богатейшим военным опытом. Попутно сами обогатились опытом людских баталий. В итоге получился полк выдающихся боевых качеств, и даже Пётр Алексеевич подумывал, не присвоить ли ему именование лейб-гвардейского. И обоз отрядил охранять драгун-ингерманландцев только потому, что желал сберечь семью.
Ведь не только Раннэиль, надевшая драгунский мундир, ехала с обозом, имея предписание оберегать его. В одном из возков, крытых крашеным кожаным пологом, сидели её дети в сопровождении неизменной Лиассэ и няньки, Татьяны Родионовны, жены капитана лейб-гвардии Семёновского полка Шувалова. Нянькин сын, Ванечка, Павлушин ровесник, был юным царевичам товарищем по играм [58] . За тремя мальчишками присматривала не только тихая, спокойная нянька, но и пятнадцатилетняя царевна Наталья, унаследовавшая взрывной характер отца. За прошедшие годы она, несмотря ни на что, всё-таки привязалась и к Раннэиль, и к младшим братьям, что не мешало ей щедро отвешивать неслухам полноценные подзатыльники, когда те начинали, по её мнению, чересчур шалить. Она едва не осталась в Петербурге, вызвав гнев отца заявлением, что тоже наденет драгунский мундир и будет при шпаге. «Отчего Аннушке можно, а мне нельзя?» — обиженно вопрошала меньшая дочь, потирая жестоко намятое ухо. «Оттого, что она начинала сражаться ещё до Рождества Христова, и по сей день жива. И то я ей в бой идти воспретил. А ты, дурища, куда лезешь?» Едва всем семейством упросили за Наташу, теперь она тоже ехала в возке, иногда пробуя себя в роли возницы… Раннэиль за них в ответе в первую очередь — как мать, как старшая.
58
Ирония судьбы: Иван Иванович Шувалов в нашей истории был фаворитом Елизаветы, а его двоюродные братья — Александр (бывший при Елизавете главой Тайной канцелярии) и Пётр (генерал-фельдмаршал и автор пушки-«единорога») — занимали высокие должности. Пётр Шувалов на откупе монополий сделался одним из богатейших людей России.
— …И чого цэ вы до Крыма пишлы? — задумчиво спрашивал вислоусый возница, лениво понукая флегматичного до невозможности вола. — До вас ходылы, лэдь ноги вытягалы. И вас побьють.
— Так времена уже не те, — задумчиво отвечала Раннэиль, по старинной привычке оглядывая горизонт — не покажется ли враг. Горизонт был чист, только впереди виднелось облачко пыли — то шли старым чумацким шляхом основные силы под командованием императора.
— Може й так, — соглашался дядька, качая седеющей головой. — Хана крымського трохы повчыты треба. Лизэ куды не клычуть… А я — людына малэнька. Мэни шо хан Каплан, шо царь Петро, шо Карла шведська, усэ едыно, при усих добре. Мыто я сплатыв, и нэхай мэнэ не чипають.
— А как же полтавцы, что Карлу тому город не сдали? — философия возницы её не понравилась. Взгляд альвийки сделался холодным. — Им было не всё равно.
— Може й так, — снова согласился тот. — А диточок моих хто годував бы, колы б я воюваты пишов, и мэнэ шведы вбылы? Ни. У мэнэ хата з краю, як то в нас кажуть.
— В Полтаве, — сухо напомнила Раннэиль, превращаясь из воительницы в императрицу, — на стены пошли и женщины, и дети. Гибли они наравне с мужчинами, но враг не прошёл. Им было не всё равно, кому служить. А крайняя хата… При большой беде крайняя хата всегда горит первой.
Толкнув коня пятками в бока, она проехала дальше. Было бы понятно, если бы этот человек начал жаловаться, что ему при любой власти худо. Налоги — «мыто» по-здешнему — платят в любой стране все податные, порядок такой. Чиновники, опять же, при любой власти притесняют, не без того. Шведы, те вообще местное население гнобили, а татары в набеги ходят, отчего тому же населению несладко приходится. Но не было у неё веры тем, кому при любой власти хорошо.
Альвы почуяли неладное первыми: у них чутьё на врагов, развитое тысячелетиями. Тонкое облачко пыли — много ли этой самой пыли можно выбить из ещё не высохшей до состояния старой хлебной корки земли? — поднималось слева, и означало приближение большого конного отряда. Подкрепления с той стороны никто не ждал. Значит — враг. Вряд ли татары. В этой степи больше следовало опасаться ногаев, не признавших власти калмыцкого хана. Правда, нападать на ровной, хорошо просматриваемой степи — не лучшая идея. Впрочем, если отряд достаточно большой, а ногаи вполне могли собрать орду в десять тысяч человек, то невесело будет уже обозникам.
Раннэиль, желая окончательно убедиться, что тревога не напрасна, приподнялась в стременах и напрягала зрение, силясь разглядеть хоть что-то помимо пыли. И, когда под облачком показалась единообразная тёмная полоска, начала приходить в тихую ярость.
Кто бы это ни был, курс они держали точно на обоз.
— Телеги в круг!!! — скомандовала она. Давненько уже не приходилось так орать, в последний раз — в Саксонии, на поле того памятного боя. — Приготовиться к обороне! Драгунство — лошадей в середину, спешиться!