Патологическая анатомия
Шрифт:
Совершенство? Едва ли. Когда мои труды по вскрытию и конструированию подошли к концу, я собрал огромное, гротескное чудовище, скрепленное обильными швами и хирургическими скобками, выпуклую массу мышц, выступающие кости и артерии. Но я не терял времени даром. Я применил свой реагент к конечностям, туловищу, различным автономным центрам головного мозга и спинномозговым узлам... эксперимент прошел неудачно. О, я заставил некоторые конечности дрожать, а пальцы – шевелиться, и однажды экземпляр открыл один мутный желтый глаз и уставился на меня с выражением абсолютного отвращения. Но на этом все. Примерно в то время, когда я решил разобрать
Используя лебедку, поскольку мой экземпляр был невероятного роста и веса, я опустил его в чан и позволил ему "провариться" почти неделю. И именно в этот момент я впервые услышал мясистую пульсацию из мерзкой стальной утробы. Я знал, что это было гигантское биение сердца, и почему бы и нет? У моего образца их было несколько. Видишь ли, я совершенствовал природу. Возможно, ты помнишь, как посещал меня и слышал это сам. Он становился сильнее с каждым днем, а затем однажды ночью, да, я услышал, как открылась крышка чана, и посмотрел на то, что выползло наружу – это была мерзость, гротескная, гигантская, неуклюжая масса искаженной плоти из анатомического кабинета, которая потянулась в мою сторону, поднялась на ноги и уставилась на меня с холодной, бездонной ненавистью и чем-то большим – безумным, ледяным разумом. Это было воплощение не только того, что я создал, но и того, что жило в этом чане. Сама его жизненная сила и, Боже милостивый, его ужасные амбиции обрели форму.
О, как эта ходячая туша возбудила каждый клочок ткани в моей лаборатории! Экземпляры в банках, емкостях и сосудах подвергались жестоким искажениям, как будто они пытались вырваться на свободу, чтобы последовать за этим ужасным существом, которое медленно приближалось ко мне... Конечности дрожали на полках, головы начали кричать, вскрытые животные бились в посмертной агонии. Я убежал оттуда в истерике и больше не вернулся. И когда я это сделал, о да, я увидел их: детей. Их гнилой могильный запах противоречил их внешнему виду. Они стояли снаружи под дождем, как слуги какого-то темного, безымянного воскресшего бога... и я думаю, что это то, чем они на самом деле были... и являются.
Вот что рассказал мне Герберт Уэст, признавшись в непристойностях, до которых докатился его ученый ум. Это было не хуже, чем я подозревал, потому что в каждом случае, когда был задействован методичный, несколько извращенный интеллект Уэста, происходили трагедии, хаос и ужасы, недоступные человеческому пониманию. Кто знал это лучше меня? Но он признался не во всем. Это я узнал в свое время. После эпизода с майором сэром Эриком Морлендом Клэпхемом-Ли я должен был знать, что он сделает, и на самом деле сделал. Но в то время я был в блаженном неведении, и откровение пришло не сразу. Нет, до тех пор, пока моя судьба не пересеклась с судьбой покинутой деревни Чадбург.
22. Патологическая Анатомия
Пока солдаты наблюдали за улицей, доктор Гамильтон отвел Крила в заднюю комнату. Oни вместе закурили, и Гамильтону потребовалось немного усилий, чтобы рассказать свою историю, которую Крил так сильно хотел услышать. Это был краткий пересказ событий, потому что на полную историю не было времени.
– И ты думаешь, что я в это поверю?
– усмехнулся Крил, его цинизм снова ожил, вращаясь внутри него, как сверло, горячий, безжалостный, сверля его все глубже, заставляя его искать правду не в страшных военных историях, а... настоящую правду.
Это правда, и ты должен принять ее. Правда в вымысле, и вымысел в правде, бред, безумие, чистый сюрреализм и галлюцинации, но правда, - сказал он себе.
– Абсолютно все – правда перед твоим носом.
– Веришь ты в это или нет, мне абсолютно безразлично, - сказал Гамильтон, не то чтобы обиженный, не то чтобы оскорбленный.
Он был далек от этого. Его глаза были мрачными, безрадостными зеркалами, в которых отражалась сама война – кладбища, поля сражений и свалки тел. И что-то еще, что-то почти каббалистическое и мистическое, управляемое бесконечной болью.
И Крил, чувствуя, как весь ужас, боль и безумие последних нескольких месяцев возвращаются к нему, впиваясь зубами ему в горло, начал проклинать его, кричать, обзывать его всеми грубыми, громкими, хамскими и, в конечном счете, бессмысленными словами, которые пришли ему в голову.
Гамильтон ничего не ответил.
Его лицо было абсолютно пустым; он был непроницаем.
Затем патруль двинулся в путь, и Крил последовал с ними. Из обломков и заваленных извилистых улиц в окружающую сельскую местность, которая была разорена, разорвана, сочась грязью и коричневой вонючей водой. Туман не рассеялся, и они словно оказались в мрачном мире, когда зашло солнце и из впадин и канав выползла тьма. Вся территория вокруг Чадбурга представляла собой затопленную систему траншей с укрепленными бункерами, разрушенными валами из камней и мешков с песком, разрушающимися блиндажами и останками людей, лошадей, повозок с боеприпасами и искореженных артиллерийских орудий, врытых в землю.
Через десять минут после того, как их застала тьма, тишину разорвали выстрелы.
Оба горизонта осветили мигающие огни, когда тяжелые орудия с обеих сторон начали обмениваться залпами, и земля задрожала, как будто от далекого землетрясения. Разрывались снаряды, и склады боеприпасов с обеих сторон превратились в огромные пылающие костры, которые озаряли небо тусклым красным светом. Артиллерийские офицеры выпускали залп за залпом по линиям друг друга, и довольно скоро сельская местность, окружающая Чадбург, приблизилась к нулевой отметке, повсюду падали снаряды, а людей швыряло лицом в грязь.
– БЕГИТЕ В ОКОПЫ!
– крикнул кто-то.
– В УКРЫТИЕ! В УКРЫТИЕ!
Крил упал в лужу грязи прямо на два сгнивших трупа. И именно эти два тела не дали ему захлебнуться в грязи. Они раздулись, как мясистые бочки, и лопнули, когда он упал на них, превратившись в серо-белое желе, когда он безумно пытался освободиться, горячие трупные газы заполнили его нос и заставили заслезиться глаза. Он вырвался на свободу, вытащил из-за пояса укрепляющий инструмент и погрузил его в более твердую землю, освобождаясь от падали.
Взвод рассеялся, когда свистящие взрывы и тяжелые снаряды разорвались вокруг них, разрывая людей на куски. Выжившие прыгали от воронки к воронке, едва избегая раскаленной шрапнели, которая летела по воздуху режущими дугами. Грязь и вода взметнулись высоко наверх, падая обратно дождем. Артиллерийский огонь всколыхнул старое поле боя, подняв зловоние разлагающихся тел и очагов газообразного хлора, с вонью кордита и горелого пороха конкурировала дюжина резких запахов. В небе вспыхнули желтые и алые вспышки, наполняя туман колеблющимися тенями.