Патология
Шрифт:
— Хорошая девочка, — прошептала Пастерн на ухо собаке.
Петра протянула руку.
— Петра Коннор.
— Эмили.
Пальцы Пастерн были длинными, прохладными и мягкими.
Собака лежала неподвижно. Уверившись в том, что ее нога не находится в непосредственной близости от собачьей пасти, Петра постаралась успокоиться.
— Это Дейзи?
— Нет. Дейзи осталась дома. Неужели у нее два таких чудища?
— Откуда вы знаете о Дейзи? А, вы ее слышали на автоответчике. Нет, это София, маленькая сестренка Дейзи.
— Маленькая? — поразилась Петра.
— Фигурально выражаясь, — пояснила Пастерн. — Я говорю в порядке рождения. Дейзи — десятилетний королевский спаниель. Она весит пятнадцать фунтов.
— Чуть полегче Софии. Пастерн улыбнулась.
— София любит покушать.
— А какой она породы?
— Мастино. Неаполитанский мастифф.
— И что, так и приехала из Италии? Пастерн кивнула.
— Мы ее ввезли. Она замечательная защитница.
— Дейзи на ней катается?
— Нет, на ней ездят мои дети.
Разговор о собаках расслабил женщину. Пора и за дело.
— Спасибо вам, Эмили, за то, что согласились со мною встретиться.
— Не за что.
Пастерн посмотрела поверх стеклянных дверей. Подошел тонкий женоподобный официант, и Петра заказала кофе.
— Дневную смесь?
— Конечно.
Он ушел озадаченный. Пастерн сказала:
— Они к этому не привыкли. Вы его не расспросили. Большинство здешних посетителей относятся к кофе очень разборчиво.
— Половина кофеина, семнадцать драхм соевой пены, одна пятая кенийского, четыре пятых ямайского и чуть-чуть занзибарской гвоздики.
Пастерн продемонстрировала красивые зубы.
— Вот именно.
— Мне не важно, лишь бы не было октана, — сказала Петра. Явилась большая кружка чего-то темного и горячего. Официант покачал ее над столом. Пошутил, должно быть: столешница была выложена мозаичной керамикой. Из синих, желтых и зеленых кусочков складывались грациозные цветочки. Петра провела пальцами по контурам. Красивая работа, но непрактично.
— Нравится? — спросила Пастерн. — Кафель.
— Очень красиво, — сказала Петра.
— Моя работа.
— В самом деле? Просто замечательно.
— Я сейчас мало этим занимаюсь, — сказала Пастерн. — Трое детей, муж ортодонт.
Первое обстоятельство объясняло ее признание, а второе казалось странноватым.
— Заняты, — кивнула головой Петра.
— Еще бы… но скажите мне, детектив, почему шесть лет назад никто со мной не говорил? Моих подруг, тех, что были в театре, допрашивали.
«Потому что следователь, работавший по делу, был запойным алкоголиком и не стал дозваниваться до вас, когда первый раз это у него не получилось».
— Миссис Джэгер и доктора Касагранде? — спросила Петра.
Пастерн подняла тонкие брови.
— Сара — доктор?
— Она физиолог в Сакраменто.
— Подумать только! — воскликнула Эмили Пастерн. — Она всегда говорила, что собирается стать терапевтом, но я не верила, что это произойдет. В Сакраменто ей повезло.
— Сколько времени она живет там?
— Они с мужем переехали туда вскоре после убийства Марты. Алан — лоббист, ему нужно было все время находиться в столице штата. А как дела у Сары?
— Я с ней пока не говорила. С Мелани Джэгер тоже не удалось связаться.
— Мел во Франции, — сказала Пастерн. — Переехала туда два года назад. После развода. Хотела найти себя.
Она помешала ложкой чай.
— Детей нет, может ехать, куда хочет.
— Ну и как? Нашла себя? — поинтересовалась Петра. Пастерн отбросила назад красивые рыжие волосы.
— Она думает, что она художник. Живописец.
— И что, таланта не оказалось?
Петра погладила столешницу. Этим жестом она хотела сказать: «…в отличие от вас, Эмили».
— Не хочу злословить, мы ведь были подругами, но… странно: в Долине я осталась одна… так почему со мной никто не говорил?
— Из того, что мне удалось узнать, детектив не смог с вами встретиться.
— Он звонил, когда меня не было дома. Оставил свой телефон, — сказала Пастерн. — Я ему позвонила.
Петра пожала плечами.
— Шесть лет, — сказала Пастерн. — Что за причина, по которой снова обратились к этому делу?
— Ничего драматического. Нам просто захотелось почистить дела.
Пастерн нахмурилась.
— Вы местная?
— Вообще-то, я из Аризоны, — сказала Петра. Разговор приобретал личный характер. Одинокая женщина? Или Пастерн не хотела отвечать?
— У меня в Скотсдейле есть кузены, — Пастерн запнулась. — Вам ведь это неинтересно. Вы пришли поговорить о Марте. У вас есть предположения относительно убийцы?
— Пока нет. А у вас? — спросила Петра.
— Конечно, есть. Я всегда думала, что это Курт. Но моего мнения никто не спрашивал.
Петра крепко взялась за чашку. Керамическая поверхность сильно нагрелась, и она отдернула пальцы.
— Почему вы так думаете, Эмили?
— Я не утверждаю, будто знаю это. Мне так сердце подсказывает. Брак Марты и Курта всегда казался мне странным.
— Почему?
— Каждый был сам по себе. Их отношения можно было назвать платоническими. Словно у них не было начальной страсти, с которой все начинается у большинства людей. Понимаете, о чем я?
— Конечно, — сказала Петра.
— Чувства постепенно остывают у всех, но у Марты с Куртом, похоже, и остывать было нечему. Марта, правда, ничего подобного не говорила. Она ведь немка, а европейцы все сдержанные.