Патриарх Гермоген
Шрифт:
Один из публицистов того времени, князь Шаховской, написал о печальной судьбе митрополита Казанского: «Этот патриарх Гермоген при Расстриге в заточении был, потому что не одобрял его деяния, а про женитьбу его на соборах перед всеми людьми бесстрашные речи говорил: “Недостойно-де православному христианину иноверную в жены брать”. И часто угрожал ему Расстрига смертью и поносил его. Он же, как непоколебимый воин нисколько того не боясь, постоянно его божественным словом укорял. И за это заточен был» {103} . Слова Шаховского свидетельствуют в пользу того, что Гермоген все же провел какое-то время в заключении и ему могла угрожать казнь. Однако достоверность этого фрагмента у Шаховского вызывает сомнения. Созданная им «Летописная книга» [26]
26
«Летописная книга», или, иначе, «Повесть о Смуте», «Повесть книги сея от прежних лет», приписывалась специалистами разным авторам — князю И.М. Катыреву-Ростовскому, князю И.А. Хворостинину, С.И. Кубасову. Исследование авторства «Летописной книги» количественными методами дало слабый, не вполне определенный аргумент в пользу Катырева-Ростовского. Вопрос не закрыт окончательно до настоящего времени. — Платонов С.Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник // Платонов С.Ф. Собрание сочинений. В 6 т. М., 2010. Т. 1. С. 376–383; Державина О.А. К истории создания «Летописной книги», приписываемой князю Катыреву-Ростовскому // Ученые записки (Московский городской педагогический институт). Т. 48. Кафедра русской литературы. Вып. 5.1955. С. 80–82; Гудзий Н.К. К вопросу о составе «Летописной книги», приписываемой Катыреву-Ростовскому//ТОДРЛ. Л., 1958. Т. 14. С. 297; Кукушкина М.В. Семен Шаховский — автор Повести о Смуте // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1974. М., 1975. С. 77; Милов Л. В., Бородкин Л. И, Иванова Т.В. и др. От Нестора до Фонвизина. Новые методы определения авторства. М., 1994. С. 282–287. Автор этих строк солидарен с позицией, высказанной М.В. Кукушкиной в 1975 году на основе изучения нового списка «Летописной книги» с припиской, где автором называет себя князь С.И. Шаховской: текст принадлежит его перу и лишь редактировался, дополнялся, дорабатывался более поздними авторами.
Вероятнее всего, события развивались следующим образом: Гермоген лишился сенаторского звания, отправился в Казань и там провел полгода, управляя епархией. Какое-то время его могли продержать под стражей. В Москву митрополит вернется не ранее мая — июня 1606 года.
Таков наиболее правдоподобный вариант.
Прав или не прав был Гермоген, требуя самого «тяжелого» чина для перевода Марины Мнишек из католичества в православие — «перекрещивания»?
По канонам православной церкви, перевод из католичества «миропомазанием» вполне допустим. Но три разных чина возникли не на пустом месте. Их применяли в разных ситуациях, с учетом местных условий.
У себя в Казани Гермоген, надо полагать, не раз сталкивался с такого рода ситуациями. Московское правительство расселяло на новых землях иноземцев, в том числе поляков и литву. Время от времени кто-то из поселенцев решал перейти в православие. В условиях зыбкости восточного христианства, крайней уязвимости его на территории, где еще вчера безраздельно господствовал ислам, местному архиерею, очевидно, «перекрещивание» виделось наиболее правильным чином — самым надежным!
Гермоген когда-то немало времени потратил, изучая тонкости, связанные с переходом иноверцев и инославных в православие. Перу его или хотя бы составлению приписывают «Сборник, созданный в 1598 году; в нем изложены чины о принятии в Церковь латинян, магометан…»{104}. Но требовалась ли подобная надежность в Москве, когда решались сложные вопросы большой политики? Акт демонстративной верности Марины Мнишек и ее супруга православию настроил бы против них прежних союзников — шляхту Речи Посполитой, короля Сигизмунда III, католическое духовенство.
Думается, Гермоген мыслил тогда не только как столп веры, но и как настоящий стратег, в то время как Самозванец и патриарх Игнатий всего-навсего пытались «проскочить» неудобную ситуацию. То есть решали «тактическую»,
Гермоген, как никто другой, понимал: Россией может управлять только православный государь. И русский народ захочет полной уверенности в православном исповедании монарха. А коли вместе с монархом появляется еще и монархиня, то в отношении нее потребуется точно такая же уверенность, если не большая: она-то католичка, схизматик, с рождения не знала истинной Церкви… Следовательно, ее личное удобство, а заодно удобство ее мужа отступают перед интересами всей страны, всего народа. Не удовлетворить эти интересы — значит поставить Москву на грань большого восстания.
К тому времени на Руси научились уживаться с иноземцами. Их терпели и даже порой любили — за науку, а еще того больше за торговую прибыль, от них исходившую. Иноверного же чужеземца, вознамерившегося править оплотом восточного христианства, терпеть не стали бы. И какие бы у него ни объявились союзники — литовцы ли, поляки ли, хоть король Сигизмунд, хоть сам папа римский, — а русские будут упорно отрицать законность его правления, пока не вышибут из-под него престол.
И лучше бы сразу, с первой минуты правления предъявить народу свою веру, во всем согласную с его верой.
А Лжедмитрий с Игнатием принялись юлить, суетиться, делать полегче себе и милой даме, ехавшей в Московское государство за короной. Дама-привереда, как видно, искала всех благ разом: и государыней сделаться, и веру не переменить. Но такой вариант не проходил; требовалось не то что переменить веру, а тысячу раз подчеркнуть: «Я — такая же, как вы, мои подданные!» Полтора столетия спустя подобным образом поступит Екатерина Великая… Марина Мнишек могла стать русской царицей, искренне и твердо приняв православие. Могла и остаться католичкой, оставив мечты о монаршем венце. Но нет, она не хотела уступать ни в чем. Или, может быть, выразила готовность к уступкам, но иезуиты, за ней стоявшие, воспретили всякое «маневрирование». А православный патриарх Игнатий проявил легкомысленную уступчивость — его поведение говорило: «Мы готовы склониться весьма низко! Мы готовы услужить!»
Следовало соглашаться с Гермогеном. Не как фанатик он вел себя, но как мудрец.
Лжедмитрий и Марина уверили себя, что никакой беды не будет, даже если они пренебрегут и тем «легким», сглаженным чином обряда, каковой предоставило им окружение патриарха Игнатия.
8 мая 1606 года состоялась странная церемония, объединившая два действа: официальное соединение Марины и Самозванца, а также обретение полькой венца русской государыни. «После божественной литургии благовещенский протопоп Феодор повенчал их посредине церкви пред святыми вратами. И после венчания своего оба они не пожелали причаститься Святых Тайн. Это сильно опечалило всех, не только патриарха и архиереев, но и всех видевших и слышавших»{105}.
Стихли праздничные торжества.
Минула неделя.
17 мая Лжедмитрий был убит, а его супруга навсегда лишилась положения монархини.
Следовало слушаться Гермогена…
Глава третья.
МОСКВА: ЦАРСТВО
Престол кремлевский пустовал недолго. Минуло несколько дней после убиения Лжедмитрия, и определилась персона нового государя. Им стал князь Василий Иванович Шуйский. 1 июня 1606 года состоялся обряд венчания на царство. Его провели с большим нарушением церковной традиции. Обычно церемониальным действом распоряжался глава Церкви, но на этот раз главным лицом от духовенства был архиерей, вовсе не наделенный правами первоиерарха.
Четыре с лишним года Василий IV правил Россией. Знал великие достижения и трагические неудачи. Царствование его завершилось позорно, страшно, мерзко. Много худого сказано о государе Василии Ивановиче его современниками, а более того — потомками: историками, публицистами. Перед современным любителем истории предстает крайне отталкивающий образ этого монарха. Лукавый старичок, интриган, выходец из среды вероломного боярства, человек жестокий, властолюбивый, к тому же обладающий безобразной внешностью.
И… вот парадокс: патриарх Гермоген чтил Василия Шуйского, всегда и неизменно проявлял абсолютную лояльность к нему, призывал к тому же паству, поддерживал царя всеми доступными способами — не за страх, а за совесть.
Почему?
Уместно назвать несколько причин.
Главная из них — сама фигура Василия Шуйского подверглась темной мифологизации. Слишком черен, слишком страшен этот царь перед мысленным взором образованных людей России, чтобы видеть положительные черты его личности. Гермоген мог видеть в нем совсем иное.