Патриарх Гермоген
Шрифт:
Полно, так ли плох государь Василий Иванович?
Он лжец — это обвинение верно. Но, во всяком случае, он обманывал не ради обогащения или возвышения, а ради спасения жизни — своей и, еще того более, родни. При Иване Грозном на семейство Шуйских дважды обрушивались страшные опалы. При Федоре Ивановиче этот род подвергся ужасающему разгрому, лучшие мужи его расстались с жизнью, иные отправились в ссылку, лишились состояния. И вот некоронованный правитель России, царский шурин Борис Годунов отправляет Василия Ивановича расследовать убийство царевича Дмитрия в Угличе. Князь — следователь опытный, возглавлял когда-то Московский судный приказ. Он докапывается до сути, и логика разбирательства ведет его к Годуновым. Как поступить князю? Рассказать во всеуслышание о том, что ему открылось? Его дед лишился жизни в опале. Его отец согласился на позорный брак одного из сыновей с дочерью худородного выскочки, чтобы восстановить благосостояние семьи и открыть дорогу собственной карьере. Сам Василий Иванович угодил в опалу при Иване Грозном.
Есть в судьбе Василия Ивановича великая трагедия. Бог требовал от него правды, род — лжи. Выбрав родную кровь, отвернувшись от неба, Шуйский высоко поднялся. Но теперь он и рухнет больнее, чем прежде. Вот умер Борис Федорович, на троне его сменил Федор Борисович. Князь Василий, как сообщает современник-иноземец, публично «клялся страшными клятвами, что истинный Димитрий не жив и не может быть в живых, и показывал свои руки, которыми он сам полагал во гроб истинного [Димитрия], который погребен в Угличе, и говорил, что это расстрига, беглый монах, наученный дьяволом и ниспосланный в наказание за тяжкие грехи, и увещевал [народ] исправиться и купно молить Бога о милости и оставаться твердым до конца»{106}. Иначе говоря, Василий Шуйский оказался в числе твердых сторонников годуновского семейства. На поле боя он проявил отвагу. На московских площадях — верность государю. Твердости Василия Ивановича хватило ровно до того момента, когда стало ясно, что Годуновы проиграли большую политическую игру и власть им не удержать. Шуйский отправился ко двору Самозванца, стоявшего в Туле, и там присягнул ему. Но уже в царство Самозванца вел разговоры, что это ложный царь, а настоящий Дмитрий лежит в гробу. За это его едва не казнили; но князь вновь солгал — отперся от прежних своих слов, признал Лжедмитрия. Вертясь ужом, Василий Иванович выторговал себе сначала жизнь, а потом свободу… чтобы чуть погодя возглавить заговор и прикончить Самозванца. И только тогда он позволил себе сказать правду: царевич Дмитрий убит, ему нанесли смертельную рану душегубы, подосланные Годуновыми; отрок не выжил, тело его покоится в земле. Итак, и Гермоген, и весь народ знали: царь — лжец. Но… много ли чистых душ осталось в ту пору? Василий Иванович хотя бы имел мужество признаться во вранье и покаяться. Кающийся грешник, он нравственно превосходил великое множество смутьянов, творивших тогда зло с беззаветной уверенностью: ничего, авось забудется, ведь все таковы, жизнь пошла такая!
Он жесток — и это обвинение основано на правде… Василий Иванович бестрепетно казнил тех, кто восставал против него. Но ведь и они знали, на какое дело шли. Взяв в руки оружие, явившись под Москву свергать законного царя, они сделались разбойниками, бунтовщиками. Их смиряли железом, а потом казнили за очевидную измену, мятеж и разорение царства. Как еще должен был вести себя царь? Гладить по головке «полевых командиров», у которых руки по локоть в крови? Вот уж странное было бы поведение!
Мало кто замечает достоинства Василия Ивановича, хотя они лежат на поверхности.
Прежде всего, это опытный полководец, неоднократно ратоборствовавший за отечество. И против мятежных армий он, немолодой уже человек, также не побоялся выйти в поле, возглавив верные полки.
Надо полагать, Гермоген видел в затягивании междуцарствия путь к скорейшему торжеству социального хаоса. Видимо, он надеялся восстановить в стране порядок, воспрепятствовать распространению Смуты. А князь Василий Иванович имел самые серьезные основания выжигать Смуту, не щадя сил. Сделавшись правителем России, он в какой-то степени оправдал упования Гермогена и всей Церкви: если не остановил, то хотя бы притормозил страшную болезнь Смуты.
Василий IV на своем хребте четыре года удерживал Русское царство от окончательного развала. Он представлял в России не просто традиционную монархию, но еще и весь старый государственный порядок, борющийся против новоявленного хаоса. Только Василий Шуйский имел волю и власть смирять неистовых мятежников, раздиравших державу в клочья. Только он мог восстановить прежний государственный строй и всеми силами стремился сделать это. В самых отчаянных ситуациях он не сдавался. Даже перед лицом смертельной опасности Василий Иванович не отрекся от царского сана, не отринул ответственности перед Богом, лежавшей на нем за всю страну. Он ошибался порою, но от ошибок избавлены только те, кто бездействует. Гермоген
Дореволюционный ученый П.Б. Васенко уже говорил об этом: «Поведение Гермогена во время царствования Шуйского позволяет утверждать, что патриарх всегда верно служил царю, несмотря на все невзгоды и промахи царствования… Можно с уверенностью думать, что самая верность патриарха правительству Шуйского, мероприятий которого он часто не одобрял, обусловливалась политической программой первосвятителя, неизменно стоявшего за сохранение и восстановление государственного порядка. А нельзя отрицать, что правительство Шуйского при всех своих недостатках было в ту эпоху единственной надеждой сторонников этого порядка». Современный историк А.П. Богданов точно и емко высказался по этому поводу: «Мы не можем сказать, что его истовая защита царя Василия не имела, помимо моральных, неких рациональных оснований. В условиях “войны всех против всех”, гражданской распри, усилия правительства Шуйского имели некоторые шансы на утверждение гражданского мира…»{107}
Борьба и падение Василия Шуйского — одна из величественных трагедий русской истории. Она наполнена эпической силой характеров. Царь проиграл, царь пал, страна обрушилась в бездну. С низвержением правителя ушла сила «удерживающего»… Но, во всяком случае, пребывая на троне, Василий Иванович делал свое монаршее дело честно, как ему подобало. Может быть, неподдельное мужество истинного государя, а затем унижение, страдания и гибель на чужбине искупили прежние грехи его криводушия. Он познал, какова вершина и какова пропасть. Он имел время для раздумий о собственных прегрешениях и для молитв о прощении. Хорошая судьба для христианина…
Вторую причину на разные лады формулировали дореволюционные историософы и публицисты. Последнее время ее, так или иначе, принялись озвучивать современные их коллеги.
Так, П. Рублевский считал, что Гермоген при Василии Шуйском «ни о чем столько не заботился, как о том, чтобы поддержать колеблющийся трон царя и внушить всем русским глубочайшее уважение и благоговение к верховной власти монархической»{108}. От сказанного Рублевским нетрудно перейти к выводу: личность Василия Ивановича не имела для патриарха особенного значения, но само царское звание взывало к «благоговению».
Биограф святителя С. Кедров выразил эту идею с полной ясностью: «На первых же порах своего служения Гермоген, встретившись с тяжелым политическим положением… стал на сторону царя. Теоретически патриарх имел самое высокое представление о царской власти… По-видимому, без всякого отношения к господствовавшей в XVII в. в Западной Европе теории о божественном происхождении королевской власти русская политическая мысль, поскольку она воплощалась в учительном человеке начала века — патриархе, одинаково с западными мыслителями смотрела на царя, как на источник закона, власти, всякой справедливости и порядка, вытекавший из божественных полномочий… Отсюда даже безразлично к вопросу о том, как и кем поставлен царь и насколько он отвечает своему назначению, — все обязаны ему повиноваться. Отсюда и защита Гермогеном царя, несмотря на то, что фактически Шуйский далеко не соответствовал патриаршему идеалу»{109}. А учитывая всё сказанное выше о Василии Шуйском, государь, возможно, не столь уж не соответствовал идеалу патриарха. Идеолог православного монархизма В. Щукин развил целую теорию на сей счет: «Патриарх Гермоген не только терпимо, но и в высшей степени благожелательно относился к царствованию Василия Шуйского, несмотря на то, что не питал ни малейшего расположения к его личности… В данном случае всё зависело от общей национально-религиозной точки зрения патриарха: каков бы ни был Василий Шуйский сам по себе, для теократически смотрящего на Русь патриарха было важно то, что Шуйский — царь законный, православный и, значит, вполне соответствующий национально-религиозному характеру и призванию св. Руси»{110}. Современный автор Андрей Самохин пишет в том же ключе: «Всё несчастное время правления Василия Шуйского святитель Гермоген горячо ратовал и убеждал соотечественников быть верными этому царю. Почему? Для православного историка здесь нет загадки. Плохой или хороший, царь Василий был православным и не был самозванцем»{111}.
Историк Н.И. Костомаров высказался грубее и с неприятным оттенком фамильярности. Но, по сути, за вычетом хамоватого похлопывания первоиерарха по плечу, он изложил то же самое: «Гермоген был человек чрезвычайно упрямый, жесткий, грубый, неуживчивый, притом слушал наушников и доверял им. Подчиненные его не любили: он был человек чересчур строгий. Но при всем том это был человек прямой, честный, непоколебимый, свято служивший своим убеждениям, а не личным видам. Находясь постоянно в столкновениях с царем, он, однако, не только не подавал руки его многочисленным врагам, но всегда защищал Василия. Строгий приверженец формы и обряда, Гермоген уважал в нем лицо, которое, какими бы путями ни достигло престола, но уже было освящено царским венцом и помазанием… Для Гермогена существовало одно — святость религиозной формы»{112}.