Патриарх Гермоген
Шрифт:
Те, кто не видит для себя иного способа возвыситься, те, кто обижен Шуйским или просто боится, что назавтра все чины, поместья, почести, пожалованные от его имени, превратятся в дым, «перелетают» из Москвы к тушинским «милостникам» фальшивого монарха. Их родичи остаются за спиной у государя Василия Ивановича: их интерес — предотвратить падение всего рода в условиях, когда исход титанической борьбы неясен. Какая-то часть рода окажется среди проигравших, зато другая будет в стане победителей. Авось те, что взлетят высоко, со временем вытащат из ямы тех, кто упадет глубоко.
Милость Лжедмитрия II переменчива. Он и сам во многом — фигура зависимая. Польско-литовские офицеры всегда могут принудить его то к одному решению, то к другому. Станет «царик» нехорош — и знатный человек, недавно прибывший из Москвы в его лагерь, опять «полетит» к истинному царю, а тот одарит,
Одно из его посланий прямо обращено к ратникам Самозванца, а также мятежникам, поддерживающим его в самой столице: «Оставя веру, в ней же родишася, в ней же и крестишася, в ней же и воспитани быша… ныне безумнее всех явишася; оставльше свет — во тьму отпадоша, оставльше живот — смерти припрягошася, оставльше надежу будущих благ и безконечнаго блаженнаго живота и царства небесного — в ров отчаяния сами си ввергоша, и аще и живи, а отпадением от веры, паче же и от Бога, — мертви суть»{147}.
Он призывает к покаянию, но сетует на жестковыйность тех, к кому адресует слова свои: все сроки прошли, когда они могли приступить к «исправлению ума», но по сию пору ничего подобного не происходит!
«Мы чаем, что здрогнетеся, и воспрянете, и убоитеся праведного и нелицемерного судии Бога, и к покаянию прибегнете, и у возлюбленнаго Богом царя государя отпущение винам своим испросите, — восклицает Гермоген, — Вы же не тако, но противно сему содеваете и отнюдь несть страха Божия пред очима вашима. Веру свою… в ней же родишася, и крестишася, и воспитани быша, и вся полезная от Бога и от християнских государей царей восприяша, — ту ж и разоряете, и святыя церкви и образы Божия обругаете, и сродственныя своя крови проливаете, и землю вашу хощете конечно пусту сотворити, забывше сия, яко с нами Бог и есьмы по милости его у него и с ним, и молитвы преславныя владычицы нашея Богородицы и святых Божиих угодников помогают нам, и ангели наши хранители неотступно нас хранят, понеже не отступихом от Бога. Вы же всех сих благих отпадосте и чюжи бысте. И яко во мраце и тьме, и не яко во дни, но яко в нощи пребывание ваше. И несть в вас радости и веселия, но печаль, и плач, и воздыхание, и болезнь, понеже отпадосте от Бога, и не смеете призвати святаго имени его, понеже остависте (оставили. — Д. В.) Его, да Той и не послушает вас, понеже отвергостеся (отвергли. — Д. В.) Его и… востасте на веру, и на люди, и на вся любимая ему… Кого ни убьете с нашия стороны благословенных воинов — те все идут в небесное царьство, с мученики святыми в безконечную радость веселитися, и о сих мы радуемся и молим их о нас молити, дабы их молитвами и нас сподобил Господь с ними быти. А с вашия отпадшия стороны кто ни будет убьен или общею смертию умрет — тот во ад идет и во святых церквах приношения за таковых, по писанному, неприятна Богом и конечно отвержено и идут таковии без конца мучитися»{148}.
Патриарх напоминает, что прощение еще возможно, однако его не обрести без нелицемерного раскаяния.
Другая его грамота времен борьбы с тушинцами содержит обещание: Гермоген берется лично просить у царя о милосердии для всех, кто решится отстать от дела Самозванца. О самом же Василии Ивановиче он пишет как о государе «милостивом» и «непамятозлобном»{149}.
Когда патриарх не видел решимости к борьбе в самом царе, он укреплял державную твердость Василия Ивановича, обращаясь к нему во время проповедей. Одно из таких обращений пересказано на страницах Карамзинского хронографа. Оно прозвучало в то страшное время, когда отряды Лжедмитрия II после череды больших воинских успехов подошли к Москве. Страшно было вновь выходить на бой с ними. Царское воинство, усталое и разочарованное, не сохранило в сердцах желание победить. Сам государь, как видно, переживал тяжелое время: он мог лишиться власти со дня на день.
Тогда заговорил Гермоген: «Великий государь… молю тебя, приклони ухо твое и увеждь, коликая… пагуба содевается от безумных человек державе твоей!.. Тебе способствуют… всемирная заступница Владычица Богородица
Василий Шуйский собрался с силами, укрепил сердце и дал отпор мятежным ратям.
Итак, патриарх Гермоген в царствование Василия Шуйского действовал и как преданный его помощник, надежнейшая опора трона, и как самостоятельный политик. Царь — по своему политическому курсу — принял роль консерватора, охранителя; он мог уступить некоторые политические права и привилегии высшей аристократии, но только не революционному элементу, надвигавшему на Москву под знаменами «царя Дмитрия Ивановича». Патриарх еще более государя ратовал за сбережение старомосковского порядка, где Москва являлась «третьим Римом», «вторым Иерусалимом» и «домом Пречистой», где царь выполнял функцию высшего светского покровителя Церкви и оберегателя православия, где народ относился к монарху как к отцу, чья власть ограничена одной лишь Божьей волей.
Как при Василии IV, так и после него основной принцип политики Гермогена сводился к формуле: что хорошо для Бога и Церкви, то хорошо для русского народа и Московского царства. Никакие всплески бунтарства не получали его одобрения и получить в принципе не могли.
Мэтр исторической науки и замечательный знаток Смутного времени С.Ф. Платонов весьма категорично высказался по поводу реального влияния Гермогена на дела большой политики при Василии Шуйском: «Личный авторитет и личное влияние Гермогена в царствование Шуйского были ничтожны. Мятежный народ не раз брал патриарха “насильством” из Кремля… на свои изменничьи сходки. Толпа не только не повиновалась словам патриарха, но даже ругалась над ним… Бессильный перед толпою, патриарх был столь же бессилен и перед Шуйскими. Он не мог остановить ни гонений, ни казней… Хотя Гермоген, по словам Хронографа, впоследствии и начал враждовать с Шуйскими, однако же не видно, чтобы его оппозиция отразилась хотя бы в отдельных случаях на политике правительства Шуйских… Словом, бурное течение московских дел увлекало собою Гермогена не в том направлении, какого он сам хотел держаться»{151}.
Принципиально иначе смотрит на роль патриарха при дворе Василия Ивановича С. Кедров. Он не раз подчеркивал в своем биографическом труде спасительность действий Гермогена для Шуйского и его сторонников. Кедров указывает на очевидные (и уже известные нам) вещи, мимо которых отчего-то прошел Платонов: святитель «грамотами и посланиями укреплял законную власть и порядок». Таковым было всё действо с Иовом и его публичным всепрощением. Оно касалось чуть ли не в первую очередь Шуйского — клятвопреступника по делу о Дмитрии Углицком и Самозванце. Далее, «тушинская агитация» против Василия IV не удалась «благодаря, главным образом, стойкости патриарха». И это бесспорный факт, а не преувеличение. Кто еще учительным словом мог тогда отбивать яростные наскоки тушинских пропагандистов? Чью работу в пользу государя московского можно назвать? Гермоген чуть ли не в одиночку противостоял действию «прелестных писем», разлетавшихся из лагеря Лжедмитрия II. Наконец, резюме Кедрова: «Гермоген стоял на стороне законнейшего царя и, хотя был ненавидим противной партией, но — насколько мог — отсрочивал его падение»{152}.
Другой биограф Гермогена, А.П. Богданов, уверен, что действия патриарха иной раз оказывались спасительными для царя. Так, во время болотниковщины «грамоты Гермогена сыграли свою роль: Москва устояла, силы уравновесились, затем чаша весов качнулась в пользу Шуйского»{153}.
Л.Е. Морозова высказывается еще радикальнее: «Именно благодаря Гермогену Шуйский продержался на троне четыре года… Будучи патриархом, Гермоген, считая Василия законным царем, убеждал в этом современников и “словом Божиим” не раз спасал Шуйского от гнева народа»{154}.