Патриарх Тихон. Крестный путь
Шрифт:
– Чудесно!
Ваня, получив обратно камни, понюхал их.
– До лета долго, а я стукну камень о камень – и будто гроза, молния ударила.
– Ты большой хитрец! – порадовался Тихон, но мальчик вдруг потупился и спросил важное для себя:
– А скажите, за Ленина молиться можно о здравии? Он ведь безбожник…
– Молиться о здравии за всякого человека можно.
– Я молюсь, – сказал Ваня, – а Венька говорит: пусть они все сдохнут, красные. Такое желать грех…
– Грех, – согласился Тихон. – Красные такие же русские люди… Дай Бог, чтобы
По дорожке быстро шли Яков Анисимович и кто-то еще.
– Я пойду, – сказал Ваня. – Если мне попадутся кремни, я вам принесу. – И вдруг протянул свои драгоценности. – Берите, уж очень хорошие!
– Спасибо! – сказал патриарх. – Эти пусть у тебя останутся. Зима долгая, а ведь ты любитель грозы.
– Еще какой! – Ваня счастливо улыбнулся и убежал.
– Князь! – узнал святейший в госте Григория Трубецкого.
– Благословите!
Патриарх благословил.
– Я уезжаю на юг. Там решается судьба России.
– Берегите себя.
– Ваше святейшество, дерзну испросить благословения для вождя Добровольческой армии!.. Тайна благословения будет соблюдена…
Тихон опустил голову, но сказал твердо:
– Я заявил правительству о невмешательстве Церкви в политику, о высоте архипастырского долга… Славословить любовь и благословлять братоубийство? Так нельзя, совесть будет больна… Я думаю, вы поймете меня, князь.
– Простите меня, святейший!
– Я постараюсь иначе помочь страдающему народу. А все эти тайны, заговоры… Правда, сказанная шепотом, – разновидность лжи.
У Тихона щемило сердце, когда он вспоминал службу в Знаменском монастыре в декабре 1917-го. Это были первые патриаршии службы. Они возрождали Россию. Все верили в это. Епископ Тобольский Гермоген, подавая просфору, стал называть имена поминальных – за кого вынуть частицу.
– Николай, Александра, Алексей, Ольга…
– Это за бывшего государя, за его семейство? – спросил Тихон.
– Да, – сказал Гермоген. – Я отвезу эти частицы в Тобольск.
Царь, не желавший в царстве патриарха, получил-таки Кровь и Тело Христовы, преобразившиеся из хлеба и вина Таинством, совершенным по молитве святейшего. Но это оказалось благословением на Голгофу.
Тихон знал: вот пришла его очередь нести Крест, беспокоило одно – не чувствовал ни тяжести, ни смертного греха.
Большевики торжествовали: продержались у власти год. Это был воистину красный год. И Тихон решил сказать «народным комиссарам» самое для них ненавистное – правду.
Свое обращение к правительству в связи с первой годовщиной Октябрьской революции святейший зачитал на собрании Священного Синода и Высшего церковного совета.
– «Вы разделили весь народ на враждующие между собой станы и ввергли его в небывалое по жестокости братоубийство. Любовь Христову вы открыто заменили ненавистью и вместо мира искусственно разожгли классовую вражду. И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками русских рабочих и крестьян доставить торжество призраку мировой революции».
Тихон остановился, чтобы взять другой лист. Увидел, как нервно вздрагивает лежащая на столе рука митрополита Сергия (Страгородского). Было слышно прерывистое дыхание профессора Громогласова, он словно бы бежал из последних сил.
– «Не России нужен был заключенный вами позорный мир с внешним врагом, а вам, задумавшим окончательно разрушить внутренний мир. Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертию часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые пред вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже пред вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве “заложников”…»
Тихон читал, не напрягая голоса, не подчеркивая трагических и особенно сильных абзацев, но ему казалось: слова бьют как по наковальне, воздух в зале звенит.
Наконец прозвучала последняя строка послания:
– «И от меча погибнете сами вы, взявшие меч».
Тихон складывал листы, вслушиваясь в обреченное безмолвие пастырей.
– Я думаю, этого не надо протоколировать, – сказал Сергий и, помявшись, добавил: – Это все-таки слишком жестоко… Подобным заявлением мы обрекаем себя на преследование…
– Картина страшная, но преувеличения нет нигде, – возразил Агафангел Ярославский. – Предлагаю одобрить обращение.
Встал мирянин Андрей Гаврилов, руки прижаты к телу, кисти повисли беспомощно: заяц перед дулом ружья.
– Правда – она и есть правда. Да ведь за правду-то они и убивают.
– И за крест убивают, – сказал Агафангел.
– И за крест убивают, – повторил Гаврилов, и слезы полились по его лицу.
Неловкую, затянувшуюся паузу прервал Тихон:
– Всю ответственность беру на себя. Обращение исходит от святейшего патриарха, значит, и все шишки ему.
– Вы еще шутите! – всплеснул руками Сергий.
– Побережем слезы для молитвы… Надеюсь, все понимают – обращение будет иметь смысл только при самом широком его распространении.
И тут поднялся Александр Дмитриевич Самарин:
– Существующее правительство пусть нам не нравится, но наш долг и святая обязанность поддерживать его.
Снова разразилась тишина. Недоуменная, враждебная.
Поднялся епископ Иоанникий. Он был вызван доложить Собору о хозяйственных делах, но не смолчал, не согласный с посланием патриарха:
– Ваше святейшество! Ваши высокопреосвященства! Не наше дело вмешиваться в политику. Заниматься агитацией духовным пастырям противопоказано, тем более возбуждать народ против правительства. Оно от Бога. Лучшего мы не стоим.
Молчание покрывало слова Иоанникия. Ни единой реплики – ни за, ни против. Обсуждение патриаршего послания не состоялось.
Уже после заседания Тихон сказал Иоанникию шутливым страшным шепотом:
– Тебя повесят!
– Повесят, и ладно! Будет, пожил на свете.