Патриот
Шрифт:
– Шесть бутылок за две недели?!
– Я разбавлял!
– Тогда купил бы спирт Ройял. И сам бы развёл с водой. Дешевле бы вышло.
В этом месте разговора Сергею становится неприятно, он хмурится и дёргает подбородком.
– Вычёркивай.
Женя тут же проводит чёрную черту.
– Ты зря нервничаешь, – говорит он. – Ты мог бы посчитать. Зачем покупать водку, если можно самому разбавить спирт?
Сергей продолжает переживать отвращение, но тщательно это скрывает.
– И где бы я его разбавлял? – спрашивает он.
– Дома, на кухне.
Помолчав немного, Сергей всё же решает высказаться прямо.
– Извини, – говорит он. – Я, конечно, деньги люблю. Жить без них не могу. Но не до такой степени, чтоб у себя на кухне бодяжить спирт по бутылкам.
– Ну и напрасно, – отвечает Женя очень простым тоном. – Так дешевле.
Сергей молчит. Женя мечет умный взгляд.
– Понимаю, – произносит он. – Ты выше этого.
– Может быть, – признаётся Сергей.
– Так ты никогда ничего не заработаешь.
– Время покажет.
Женя молчит мгновение, смотрит внимательно и произносит глухо, с нажимом:
– И не надо таких взглядов кидать. Если что-то не нравится – ты в любой момент можешь быть свободен.
– Нет, – отвечает Сергей, неожиданно пасуя. – Мне всё нравится.
– Это бизнес. Ничего личного.
– Я понимаю.
– Как человек ты мне симпатичен.
– Спасибо.
Женя улыбается, грамотно разряжая ситуацию.
– Да ладно, «спасибо». А сам думаешь: «Вот же жадная падла».
– Нет, – отвечает Сергей без всякой искренности, – не думаю.
– Неважно. Если думаешь, что я жадный, – значит, ты жадных не видел. Но ничего. Ещё увидишь.
Так Серёжа Знаев впервые в жизни получил доход в твёрдой валюте.
Это был не ресторан – бар в американском стиле. С потолка гремела «Симпатия к дьяволу», скрежетание гитар, безапелляционный фальцет Джаггера. Знаев вспомнил Нью-Йорк, разноцветные толпы загорелых улыбающихся космополитов. Ухмыльнулся про себя. В Москве всё американское мгновенно превращается в отчаянно русское. Не все тут космополиты, не все загорелы и белозубы, не всем хватает двух шотов крепкого, чтоб расслабиться. Пьют круче, хохочут громче; каблуки – выше, декольте – рискованней, взгляды – прямей. Не Манхэттен, нет. Гораздо интересней.
Цены ниже, прёт сильнее.
Круто пахло апельсинами, потом, духами, жареной картошкой, предчувствиями длинного весёлого вечера.
Знаев поискал глазами «печального коммерсанта» и, разумеется, нашёл его у дальней стены: пиджак снят, ворот нараспашку, золотая цепочка, взгляд блуждает меж стаканом виски и раскрытой записной книжечкой «Молескин», а справа и слева от книжечки – два телефона: в Москве опять стало модным иметь два телефона, а было время – это считалось провинциальным и смешным.
Рядом с «печальным», в самом тёмном углу, за пустым столом сидели двое: юная худенькая девушка и крупный – втрое больше спутницы – широкий в кости человек без возраста, с сильно обветренным медным лицом моряка или таёжного жителя, в чёрной заношенной майке и старых джинсах. Его спутница была духовно продвинута с ног до головы: руки и шея – в сложных цветных татуировках, в ушах – тоннели, оттянувшие мочки к самым плечам.
Меднолицый сидел прямо, расправив громадные плечи, держал в поднятой руке чашку с чаем. Сидел и не двигался, глядя в никуда.
Рука меднолицего истукана сгибалась в локте почти неуловимо для глаза.
«Пелена? – озабоченно подумал пьяный Знаев. – Или спутанное сознание? Я провалился в прошлое? Я вижу тонкий мир?»
В дальнем конце зала разбили стакан; публика разразилась одобрительными возгласами и свистом. Фальцетом затявкала чья-то карманная собачка.
Нет, понял Знаев, не тонкий мир, – тот же самый, надоевший, реальный. Привычный.
Тем временем рука с чашкой неизвестным образом оказалась уже возле губ меднолицего.
Духовно продвинутая девчонка смотрела, не отрываясь, и не мигала даже.
Прочие посетители, пьющие, по случаю благодатного летнего вечера, некрепкие ледяные жидкости, не обращали внимания на меднолицего: а тот (Знаев пожирал его глазами) делал глоток из чашки, очень медленно.
Знаев не выдержал, подошёл и сел рядом с девчонкой, против истукана, ощущая за собой известную индульгенцию: надравшись, могу подсесть к любому, что-нибудь спросить или наоборот, рассказать; в русском кабаке это нормально.
Тут вам не Манхэттен, тут после стакана водяры все друг другу братья и возлюбленные.
В крайнем случае прогонят пинками, не страшно.
Ни истукан, ни его юная подруга никак не отреагировали на появление угрюмого пьяного субъекта с торчащими дыбом пегими волосьями.
Знаев не знал, как собрать правильный вопрос, и ждал, пока меднолицый гигант поставит чашку на скатерть. Тем временем водка ударила в голову.
Меднолицый совсем потемнел и показался Знаеву добрым чудовищем, наподобие Хеллбоя. Чудовище не вошло сюда через дверь, но материализовалось прямиком из зазеркалья, из параллельного пространства. У него были старая сухая кожа в густой сетке морщин, короткая серебряная щетина на гранитном подбородке и жёлтые ногти. Чудовище явно или отсидело десятку общего режима, или оттрубило подряд несколько путин на рыболовецком сейнере. Возможно, и то, и другое.
Слоновьи ушки девочки удлинились до пола, сквозь тоннели мерцало потустороннее и сексуальное.
Пелена разъяла мир на разновеликие куски, всё стало вывернутым и перевёрнутым, люди взлетели со стульев и табуретов, воспарили, и даже собачка воспарила; элегантные сумки, клатчи и портфели сделались прозрачны, и Знаев легко прозрел их интимное содержание: презервативы, и электрошокеры, и кредитные карточки с пин-кодами, нацарапанными иголкой с краешка, и плоскую флягу с коньяком, и пачку «Алка-Зельтцера» (в той же сумке), и шприц с инсулином, и поддельный золотой «Паркер», и маленькую книжечку Бродского, и компакт-диск с фильмом «Бёрдмен».