Патруль времени (сборник)
Шрифт:
Что же касается самого Сентер-Сити, то городок с каждым днем нравился ему все больше. Здесь еще было поле для поиска, здесь еще оставались перспективы. А главное — здесь была ни с чем не сравнимая возможность обрести свободу. В Сентер-Сити не было ни резко разграниченных обществ господ и рабов, с которыми Берк сталкивался в разные эпохи, ни общества, нуждавшегося в унизительно строгом контроле над личностью, как в его собственное время. Разумеется, и тут существовали зримые полюса власти, оставались несправедливость, бесстыдство, бесчестие. „Но мне-то что до всего до этого? — пытался подшучивать над собой Берк в тишине ночей. — Это не мое время, не моя цивилизация!“.
И
А тут еще против своей воли Берк влюбился в Кэрри Хатчинс. Он понимал весь идиотизм положения: ведь скоро он уйдет отсюда, и навсегда. Сентиментальные связи были ему совсем ни к чему. К тому же — в буквальном смысле слова — по абсолютному возрасту Кэрри годилась ему в прапрабабки! Но дело тут было не только в самой Кэрри, не только в ее стройной, гибкой фигуре и удивительно красивом лице. Было в ней еще что-то особенное, что-то от традиций первых поселенцев Сентер-Сити и от женщин Сентер-Сити. Ее уверенность в себе, ровный взгляд и внутренняя сила — без наигрыша и жестокости — превратились для Берка в символы добродетелей ее эпохи. Но эти возвышенные мысли бесследно улетучивались, стоило Кэрри шутливо покусать его за мочку уха, — тогда она превращалась в символ пороков всех эпох. Берк влюбился и проклинал себя за это, но логика мало значит в царстве любви, и Берк сидел на ступеньке переднего крыльца дома Хатчинсов, вдыхая нежный аромат августовской ночи, смешанный с волнующим запахом волос Кэрри, которая сидела рядом, совсем близко, опустив голову ему на плечо. Горькая сладость этой невозможной, глупой любви затопляла сердце Берка.
— Джонатан, — сказала Кэрри, прижимаясь к нему. — Что-нибудь не так, да, Джонатан?
— Да, — сказал Берк.
— Это связано с твоим прошлым?
Берк подумал секунду, затем твердо ответил:
— Да, с моим прошлым.
— Неужели… неужели ты был женат?
— О нет, нет! Дело вовсе не в этом, Кэрри. Просто я должен скоро уйти.
— Хорошо, я не стану ни о чем спрашивать. И я буду тебя ждать. Буду ждать, сколько понадобится, — если ты тоже любишь меня.
Берк хотел ответить: „Не жди меня, милая Кэрри. Не жди! Я не вернусь к тебе. Я не могу“. Он хотел ей сказать: „Найди себе хорошего парня, Кэрри. И забудь меня!“. Но он не смог этого сказать, и все слова им заменил горячий поцелуй.
Усилием воли Берк заставил себя начать подготовку к отъезду из Сентер-Сити. Он решительно выбросил из головы все мысли о городе — и о девушке, — которых так безрассудно полюбил. За два месяца работы в прокатной конюшне он скопил почти восемнадцать долларов. Поздней августовской ночью — низко бегущие тучи закрывали луну — он дождался, когда часы на башенке городского суда пробьют двенадцать, и отправился за спрятанными пластиковыми пакетами. Сначала — в больницу. Здесь он проскользнул мимо ночной сестры и бесшумно прокрался в свою прежнюю палату на втором этаже. К счастью, палата была пуста, и он без помех извлек пакеты из полой стойки в спинке кровати. Так же тихо выбрался из больницы, пересек темный сквер и выкопал из-под корней большого
Возвратившись в свою каморку над конюшней, Берк тщательно уложил пакеты в дешевый фибровый чемодан вместе с немногочисленными пожитками, среди которых была опасная бритва — о господи, сколько пота и крови он пролил, пока научился ею пользоваться! — и нырнул в постель.
На следующее утро он принес свои извинения Эду Мартину, объяснив, что должен ненадолго съездить в Чикаго к специалисту. Может быть, он сумеет вернуть ему память? А если нет, может, чикагская полиция что-нибудь узнает о его прошлом?
— Я почему-то думаю, — сказал Берк с намеком на некую тайну, — я думаю, ответ надо искать в Чикаго. Это, конечно, так, только догадка, но я не успокоюсь, пока сам не узнаю.
Мартин сочувственно кивнул, так же выразил свое отношение и Аберкромби, когда Берк рассказал ему ту же историю. Оба проводили его к утреннему поезду, и Мартин сунул ему в руку двухдолларовую бумажку, когда они прощались.
Позднее, когда поезд дернулся и под стук колес покатил на север через ровные кукурузные поля штата Иллинойс, Берк тихонько устроился у окна, не обращая внимания на коммивояжеров, затеявших азартную игру в покер. Едкий угольный дым из паровозной трубы раздражал носоглотку, в глаза летела сажа.
„Ну, без этих прелестей я как-нибудь обойдусь! — думал он, стараясь утешиться после горького расставания с Сентер-Сити. — У нас все это устроено куда лучше! И никаких тебе больше дантистов!“. У Берка недели три назад вдруг разболелея зуб, он отправился к местному дантисту, влекомый вывеской „Лечение зубов без боли“, и до сих пор вспоминал об этом „лечении“ с ужасом. Он пощупал языком дырку в нижней челюсти и не без самодовольства подумал о медицинских чудесах своего времени. Но боль в нижней челюсти, которую он испытал три недели назад, была ничто по сравнению с болью, которую он чувствовал сейчас в куда более романтичном органе — сердце.
Он заставил себя выкинуть из головы Сентер-Сити и Кэрри и сосредоточился на предстоящей работе.
Только через восемь часов поезд добрался до предместий Чикаго, и Берку пришлось поспешить, чтобы успеть до закрытия магазинов. Он быстро спустился по Кларк-стрит, отыскивая нужную лавку, увидел то, в чем нуждался, бросился через улицу и едва не попал под колеса громыхающего конного экипажа. Усатый полицейский сердито помахал своей дубинкой, подмигнул прохожему, остановившемуся перед табачной лавкой, и проворчал что-то насчет „деревенщины“.
Берк увидел то, что ему было нужно — дешевую лупу, — купил ее и отправился в „Бревурт“, где снял недорогой однокомнатный номер. Сунув коридорному монетку в десять центов, он тщательно запер за ним дверь, вынул из чемодана свои драгоценные пластиковые пакеты, рассовал их по карманам пиджака и вышел закусить. Поужинал грудинкой с пивом, задержался на некоторое время в холле гостиницы, просматривая коммерческие справочники и делая аккуратные выписки об основных деловых предприятиях города, а затем поднялся к себе. В номере он снова хорошенько запер дверь, опустил шторы и только после этого зажег газовый рожок. Жаль, что нельзя было снять более дорогой номер на нижнем этаже — там уже были установлены электрические лампы. Он сел к жалкому письменному столику и вскрыл один из пластиковых пакетов, откуда аккуратно извлек пачечку микрофильмов величиной в три четверти дюйма по диагонали каждый. Это были микрофильмы газет „Чикаго трибюн“ и нью-йоркской „Таймс“ за последние две недели августа и за весь сентябрь 1904 года.