Пауки
Шрифт:
— Вы посылали за мной…
— Ах да! — вспомнил газда. — Слушай, Глишо, как обстоят дела с тем молодым леском в горах, которым пользовался покойный Илия Смилянич?..
— В порядке, сударь… сейчас им пользуется сын его, Раде…
— Знаю, однако мне на днях сказал один крестьянин, будто Раде рубит лес, как свой собственный… а тебе и горюшка мало!
— Но ведь Илия тоже рубил и никого не пускал туда, словно это его вотчина… Сами знаете, когда покойный Илия нарубил уйму дров — известь обжигал, я пожаловался общине, мы как раз в тот день с вами встретились… Я так и не знаю, какой был прок от моей жалобы!..
— Насчет этого не беспокойся, — оборвал его газда, — а слушай меня… Подай жалобу на Раде… обвини в захвате общинного леса… Понял?
— Понял, сударь!
И ушел, недоумевая,
Газда рассчитывал, что этим самым заставит Раде признать долг по лавке и судебные издержки, а иск к нему через уездного адвоката уже предъявлен.
Все шло чин чином, как он задумал… Петрова усадьба и земля на днях пойдут с молотка; судом назначен день аукциона. Петр перестал платить аккуратно с тех пор, как два сына ушли в солдаты, сам он беспробудно пьянствует, а другие дети еще малы и слабы…
А ведь появился когда-то в городе Йовица — так звали газду Йово, и многие это еще помнят — в узких штанишках, затянутых пояском, и в красной круглой шапочке, длинные кисти которой били его по ушам; богатый торговец, газда Степан, взял его в свой магазин мальчиком на побегушках… Йовица, в то время щуплый, худенький, вислоухий, с заостренной кверху головкой, всем своим обликом походил, как говорили крестьяне, на угасающий день — поблескивали только его необычайно белесые глаза. Считалось, что он верой и правдой служит своему патрону и кроток, как ягненок; в первые годы Йовицу в городе не было ни слышно, ни видно; он лишь изредка выходил из магазина и прогуливался перед домом.
Прослужил Йовица у старого патрона лет семь-восемь и вдруг заявил, что уезжает домой… Говорили, будто отец его при смерти, — и он в самом деле уехал. Вернулся Йовица спустя несколько месяцев и открыл собственную лавку; торговал главным образом мелочью, необходимой в крестьянском хозяйстве, но постепенно лавка расширялась, успешно конкурируя с более богатым магазином газды Степана. К Йовице, тихому, вежливому в обхождении, крестьяне заходили охотно; с католиками он говорил «по-икавски», а с православными — «по-екавски». «Не хочешь ли «крумпира»?» — спрашивал он одних; к другим обращался: «Хочешь «крумпера»?» [8] — растягивая при этом «е».
8
Картофель. Икавщина — один из признаков диалекта хорватского языка; среди хорватов больше распространено католичество. Екавщина — один из признаков диалекта сербского языка, на котором говорили сербы — православные.
«Ничего дурного о новом газде не скажешь, — находили крестьяне. — Правда, он время от времени заглядывается на молодиц… Да оно и понятно, молодой, что кобель… и нет ничего страшного, если какая-нибудь женушка урвет у него малость, во всем прочем ни на что другое на тратится». Йовица очень скоро раскусил крестьянский нрав, да и крестьяне не забывали, как вел он себя, будучи еще приказчиком в лавке. Если они считали, что тот или другой товар слишком дорог, Йовица покачивал головой и, оглядевшись по сторонам, шептал: «Так распорядился хозяин, и от меня-де ничего не зависит, иначе все было бы по-другому!» Да и в самом деле, если старые торговцы крепко держались однажды назначенной цены, молодой был уступчив и кое-какую мелочишку продавал дешевле; и с долгом не торопил, не требовал погасить его сразу, принеси малую толику в счет долга, и ладно. Когда же стал ссужать деньги крестьянам под проценты, они щедро одаривали его: лавка процветала, хозяин богател; чтобы богатство не уплыло, следовало обзавестись домом, и Йовица решил жениться.
Приглянулась ему госпожа Пава, толстая вдова, купчиха, муж которой умер два года назад, не оставив после себя наследников. Госпожа Пава — владелица большого хорошего дома на бойком торговом месте —
Первое же утро после бракосочетания они встретили в лавке, а спустя несколько дней перебрались со своей торговлей в собственный дом.
И бывший когда-то Йовица превратился в газду, хозяина; он постепенно втерся в общество, стал бывать в хороших домах; затем приобрел привычку пить после обеда кофе, подписался на местную сербскую газету и, установив, что в ней публикуются имена благотворителей, жертвующих по кроне в пользу газеты, стал вносить и свою лепту.
Регулярная подписка и щедрые, в отличие от других городских благотворителей, пожертвования привлекли внимание редакции, и однажды в газете появилось открытое письмо, обращенное к Йово Костичу:
«Вы несомненно являетесь одним из самых аккуратных наших абонентов и рачительных благотворителей; если бы все патриоты были так щедры и отзывчивы, другие песни слышал бы наш добрый народ… Спасибо вам! И пусть таких, как вы, будут тысячи!..»
Не растерялся газда Йово и в ту пору, когда раздоры между сербами и хорватами обострились из-за выборов депутата в краевое собрание. Газда Йово примкнул к самым ярым радикалам и втайне готовился к борьбе с тогдашним городским головой газдой Степаном, человеком уже старым, своим прежним хозяином. В городе и окрестных селах завязалась борьба между католиками и православными, а центральные газеты изображали ее как борьбу между сербами и хорватами. Газда Йово послал письмо в одну из сербских газет и в этом письме заклеймил лжебратьев, позорящих сербское имя, а значит, и сербские святыни, за которые каждый патриот должен стоять не на жизнь, а на смерть.
Сторонники городского головы газды Степана при поддержке газет провозгласили, назло автору письма, общину, населенную преимущественно православными, чисто хорватской общиной и заказали для ее зала городской управы огромный портрет Старчевича [9] .
В газетах поднялась перебранка на тему о сербохорватских отношениях, вызвавшая отклики даже в славянской и иностранной печати. А когда во время общинных выборов в городе и в селах начались столкновения, противники разбились на два лагеря: с одной стороны православные, с другой католики; православных было больше, они победили и выбрали городским головой газду Йово Костича, деятеля в расцвете сил, испытанного патриота, готового во имя народа уделить от щедрот своих все, что было любо сербам.
9
Старчевич Анте (1823—1896) — видный деятель хорватского национального движения. Скерлић Ј. Писци и књиге, т. III. Београд, 1951, с. 142.
Лишь с большим трудом уговорили его принять это почетное звание. Однако газда не возгордился и впоследствии; став городским головой, он старался угодить даже своим политическим противникам.
Когда свергнутый городской голова газда Степан пустил с молотка богатое имение одного крестьянина, газда Йово не стал с ним соперничать, а вечерком, накануне торгов, явился к нему в магазин и сказал:
— Совершенно неважно, что мы с вами политические противники, то — одно дело, а наши с вами личные интересы — другое… Я не приду на завтрашние торги, поступайте как знаете… но не забывайте, рука руку моет…
И в улыбке его уже не было ничего общего с прежней подобострастной приказчичьей улыбкой. Газда Степан оказался человеком добропорядочным, и с тех пор политические противники не чинили друг другу помех в торговых делах.
И в голодные и сытые годы дел было много, и время для нового городского головы текло незаметно. Капиталы с каждым годом росли, и газда Йово приобрел внешность человека, преуспевающего в жизни: он располнел, осмелел, не лез за словом в карман.
Газде особенно везло со скотиной, которую он давал крестьянам исполу: телята множились прямо на глазах, только у самого газды что-то не было потомства. Госпожа Пава молилась и давала богу обеты — но тщетно, она так и осталась бездетной.