Павел Филонов: реальность и мифы
Шрифт:
Не помню, совсем не помню, что Филонов мне ответил, — я очень волновался, — но дословно помню, что я ему на это сказал: «Если так, Павел Николаевич, то нам с вами не по пути…», — повернулся и вышел из комнаты. Кое-кто вышел со мной, кое-кто остался. Так кончился «Коллектив мастеров аналитического искусства» в том виде, в каком я его знал.
Однажды ночью, войдя в трамвай, я столкнулся с Филоновым лицом к лицу.
— Здравствуйте, Павел Николаевич!
— Я с вами не буду разговаривать, товарищ Кибрик… (так он нас всех называл — товарищ такой-то, но без имени) [622] .
622
В дневнике (запись от 19 ноября 1934 года) П. Н. Филонов воссоздает встречу с бывшим учеником, состоявшуюся, как следует из текста, не в трамвае, а в горкоме ЛОССХа: «…В это время из гардеробной в переднюю проходил Кибрик. Я отвернулся. Проходя мимо, он своим обычным звонким, приятным голосом сказал: „Здравствуйте, Павел Николаевич!“ Я, не оборачиваясь, ответил тихо: „Здороваться — не будем“». См.: Филонов П. Н.Дневники. С. 275.
Г. А. Щетинин, посещавший Филонова в 1940 году, в мемуарах описал его реакцию на
Больше Филонова я никогда не встречал. Мне кажется, что позже, в 30-е годы, творчество Филонова стало принимать маниакальный характер. Я сужу по тем его работам, которые воспроизведены в монографии Филонова, изданной в Праге [623] . В них появляется мертвенность, какая-то засоренность абстрактной формой. Мне говорили, что даже свои ранние прекрасные реалистические рисунки он сплошь проработал абстракцией; если так, то мне ужасно их жалко.
Как я слышал, он, годами жестоко недоедавший и подорвавший этим свое здоровье, умер одним из первых во время блокады Ленинграда.
623
Kriz Jan.Pavel Nikolaevic Filonov. Praha. 1968.
Не знаю, какова судьба творческого наследия Филонова. Мои сведения об этом настолько малодостоверны, что я о них не упоминаю.
Вот и все. Началась новая полоса в моей жизни. Товарищи, ушедшие вместе со мной от Филонова, не составили новой группы.
Но я чувствую потребность воздать Павлу Николаевичу то, что он заслуживает. Чем больше я думаю о Филонове, тем отчетливее встает передо мной трагическое заблуждение этого необыкновенного человека. Оно заключалось в том, что удивительный, неповторимый склад его личности привел его к созданию «аналитического искусства», которое было в его творческой практике естественным следствием его глубокого чувства, его содержания.
Технические приемы, которые Филонов выработал, действительно, легко было передать любому послушному ученику, и, действительно, применение этих приемов неизбежно создавало произведения, очень похожие на творчество самого Филонова. Это производило впечатление того, что «аналитическое искусство» — школа, овладеть которой может каждый, даже самый бездарный человек [624] . Это же позволило Филонову поверить в то, что он открыл, как он говорил «пролетаризацию искусства», — оно якобы перестает быть уделом только избранных талантов, а становится доступным для всех. Но это была иллюзия. Филонов как будто быделал то же, что и мы. И это позволяло ему утверждать, что, приняв «принцип сделанности», неофит тут же становится мастером, равноценным ему самому.
624
Филонов П. Н.«Декларация „Мирового расцвета“» // «Жизнь искусства», 1923, № 20, 22 мая. С. 16–18.
На самом деле этого не только не было, но и не могло быть, ибо то, что у Филонова было органическим, естественными свободно лилось из-под его кисти или карандаша, было насильственным, искусственным, нарочитым и чаще всего уродливым в практике его последователей, в том числе и моей. В лучшем случае это могло существовать короткое время, на которое у ученика хватало запаса изобретательности, однако, источником вдохновения оставался все тот же пример мастера. Это искусство не могло развиваться в чужих, нефилоновских руках.
Как-то в 50-х годах я увидел в запаснике Русского музея в Ленинграде небольшую вещь Филонова — «Цветы мирового расцвета» [625] , мне ранее неизвестную. Она меня поразила и врезалась в память. Это абстракция, состоящая из вертикальных волнистых, предельно напряженных форм, объединенных единым колоритом. В этой работе заключено неподдельное, волнующее чувство.
Никто другой, кроме Филонова, это создать не мог.
Филонов действительно был «исследователем и изобретателем», и для его оценки необходим серьезный и глубокий анализ, тем более что во всем мировом искусстве нет ничего подобного Филонову. Могу это утверждать, так как я видел все самое яркое, что есть в мировом искусстве.
625
П. Н. Филонов. «Цветы мирового расцвета». 1915. Холст, масло. 154 x 117. ГРМ.
В Филонове нет ничего спекулятивного, мистифицирующего, вводящего в заблуждение, кроме, может быть, некоторых названий картин, и неизменно во всем, что он создал, присутствует удивительный, нечеловеческий труд, фантастический, не имеющий примеров для сравнения.
Я взбунтовался против Филонова потому, что моя человеческая природа была иной, чем у него, и требовала иного творческого пути. Но длительное общение с такой мощной творческой личностью, как Филонов, не могло пройти даром, и я с огромным усилием освобождался от его влияния.
Мне очень повезло на людей. Повезло в те годы, когда определялся выбор — что делать в жизни и как жить.
Ольга Форш, Зощенко, Маршак, Евгений Шварц, целая плеяда талантливых писателей, группировавшихся вокруг Маршака в редакции детской литературы Госиздата… [628] Работая с ними в течение трех лет, я ежедневно вбирала дух художественной требовательности, влюбленности в искусство, творческой честности, непримиримости к халтуре, к приблизительности, к легковесности и корысти. Кроме Евгения Шварца, никто не говорил мне ни плохого, ни хорошего о моей первой книжке [629] ,
626
Кетлинская Вера Казимировна(1906–1976), прозаик, публицист. Начинала как журналист. Автор романов и повестей.
627
Над воспоминаниями В. К. Кетлинская работала с 1964 по январь 1975 года. Они имеют форму самостоятельных очерков. Машинописный экземпляр с авторской правкой хранится в РГАЛИ. Ф. 2816. Оп. 1. Ед. хр. 54. Один из очерков посвящен истории знакомства автора с П. Н. Филоновым (Л. 18–25).
628
В 1924 году С. Я. Маршак возглавил Детский сектор Государственного издательства в Ленинграде. Заведующим художественным отделом стал В. В. Лебедев. Оба руководителя поощряли поиски новых принципов оформления книги, что превратило редакцию в чрезвычайно интересное художественное явление. В 1920–1930-е с детским отделом сотрудничали многие молодые и одаренные художники: В. М. Конашевич, Ю. М. Васнецов, Е. И. Чарушин, А. Ф. Пахомов и другие. Для них работа в Детгизе превратилась в школу мастерства и принесла известность.
629
Первая повесть В. К. Кетлинской «Натка Мичурина», посвященная жизни рабочей молодежи, была опубликована в 1929 году. Это позволяет датировать события 1929 — началом 1930 года.
Из многочисленных встреч, каждая из которых была ступенькой познания сущности избранного труда, особняком в памяти стоят две встречи. О них я попробую рассказать.
Женя Кибрик вошел в мою жизнь в тот переломный год, когда я ушла от Пальки Соколова [630] , когда у меня вышла первая книжка, когда меня направили работать в Госиздат. Женя принадлежал к загадочной для меня группе художников-филоновцев, чьи интересные, но непонятные росписи я разглядывала на стенах Дома печати. Женя мне нравился, к нему подходили строки Маяковского — «Мир огромив мощью голоса, иду красивый, двадцатидвухлетний»… Ему действительно было всего двадцать два года, но выглядел он старше и был гораздо зрелее меня. Жил он с художником Митей Крапивным, другом и названным братом [631] , говорил про него: «из всех родственников признаю только Митю», — хотя Митя родственником не был. Обоих роднило искусство и самоотверженное, прямо-таки подвижническое отношение к своему труду. Через них я познакомилась с Борисом Гурвичем, Севой Сулима-Самойло [632] и некоторыми другими филоновцами, узнала, что они, двадцать студентов, ушли из Академии художеств к Филонову и образовали группу под названием Мастера аналитического искусства. Считали себя художниками Революции и революционерами в искусстве. Вывозили свои работы на заводы и старались объяснить рабочим свои работы и свои принципы, огорчались, что их не понимают… Очень это были хорошие, искренние, увлеченные ребята! А к Филонову относились так восхищенно и преданно, что мне захотелось познакомиться с их божеством.
630
Как можно понять из контекста автобиографического очерка В. К. Кетлинской «Разрыв», речь идет о ее первом муже, Павле Илларионовиче Соколове, журналисте, комсомольском деятеле. В 1927 году при его участии был открыт Театр рабочей молодежи (ТРАМ) в Москве (ныне Московский драматический театр «Ленком»), Выступал в качестве режиссера спектаклей ТРАМа. Вместе с Е. А. Кибриком принимал участие в деятельности Изорама в Москве. См.: Кетлинская В. К.Разрыв. Машинописный экземпляр рукописи // РГАЛИ. Ф. 2816. Оп. 1. Ед. хр. 54. Л. 9–17. В декабре 1930 года Соколов брал у П. Н. Филонова рукопись «Идеологии аналитического искусства» для того, чтобы снять с нее машинописную копию. В письме от 27 декабря 1930 года предложил Филонову выступить с публичным докладом в Москве. Е. А. Серебрякова цитирует в дневнике ответное письмо Филонова, где он назвал тему, сопроводив ее тезисами: «Революция в искусстве и его педагогике и пролетаризация искусства». Тезисы доклада: 1) Идеология и педагогика современного искусства. 2) Идеология и педагогика пролетарского искусства. 3) Педагогика как решающий фактор пролетарского искусства. 4) План пролетаризации искусства. 5) Изо-школа, изо-рам, изо-комсомол. Оговаривал Филонов и условия проведения доклада: «Вы, до известной степени, берете на себя ответственность за мою идеологию и именно вам как организатору доклада надо поставить его как можно скромнее и проще, для людей только тщательно подобранных, заинтересованных и работающих по этому делу, чтобы окончательно выверить то, что я буду говорить. Затем, если потребуется, доклад можно повторить и поставить шире». См.: Серебрякова Е. А.Дневник. ОР ГРМ. Ф. 156. Ед. хр. 41. Л. 10. Доклад был намечен на февраль 1931 года, но не состоялся по неизвестным причинам. Нет сведений и о дальнейших переговорах Филонова и Соколова.
631
Дружба Е. А. Кибрика и Д. П. Крапивного началась еще в 1923 году во время их учебы в Одесском институте изобразительного искусства. Вместе они отправились в Ленинград поступать во Вхутеин, вместе пришли к Филонову.
632
Правильно: Сулимо-Самуйлло Всеволод Ангелович (1903–1965). Подробнее см.: наст. изд., Глебова Т. Н.Воспоминания о Павле Николаевиче Филонове.
— Не знаю, — смущенно сказал Женя. — Попробую…
И вот — после теплой, солнечной улицы — я вступила в темноватую, холодную, почти пустую комнату, где естественным центром был широкий стол, заваленный рисунками, рулонами, папками. Уже потом можно было обнаружить у стены железную кровать без тюфяка, прикрытую солдатского типа одеялом, да еще, кажется, табуретку. Жилого духа в комнате не было — только рабочий. И рабочим, мастером-одиночкой выглядел хозяин комнаты, поднявшийся мне навстречу: очень высокий, худой (к его фигуре подходило слово — поджарая), в малоприметной рабочей одежде, он встал посреди комнаты, разглядывая меня, потом подал жилистую рабочую руку, сказал: «Здравствуйте, садитесь», — и указал на стул возле стола — единственный в комнате. Женя привычно сел на койку, а хозяин то присаживался рядом с ним, то вставал и медленно ходил по комнате. Павел Николаевич Филонов — один из самых талантливых и непонятных, своеобразных и трудных художников начала нашего века.