Павел I
Шрифт:
Между семью и восьмью часами утра 12 марта Марии Фёдоровне было дозволено пройти к телу супруга. Вся эта сцена описывается со слов Беннигсена, который даже в деталях пытался умалить и опорочить поведение Вдовствующей Императрицы. Спальню Императора Павла и Марии Фёдоровны разделяло три зала, и во время прохода по ним Императрица села на стул и произнесла: «Боже, помоги мне!» В этом цареубийца Беннигсен увидел почему-то «театральную сцену»…
Вдову Императора Павла сопровождали дочери — пятнадцатилетняя Екатерина и тринадцатилетняя Мария, лейб-медик Роджерсон, графиня Ливен, две камер-фрау, лакей и пресловутый Беннигсен. Войдя в спальню и увидев облаченное в мундир Преображенского полка, лежащее на кровати тело Павла Петровича, Мария Фёдоровна громко вскрикнула, упала на колени, поцеловала руку Павла и произнесла: «Ах, друг мой!» Затем, всё ещё стоя на коленях, она потребовала
Когда они поднялись и печальная процессия двинулась в обратный путь, то Мария Фёдоровна неожиданно для всех резко повернулась, упала на колени перед кроватью, обняла тело усопшего и произнесла: «Я хочу быть последней!» После этих слов показалось, что Мария Фёдоровна потеряла сознание. Роджерсон и Беннигсен с трудом оторвали несчастную вдову от покойного и сопроводили в её апартаменты. Там она облачилась в траур и больше его уже не снимала. Вскоре сообщили, что поданы кареты для следования в Зимний Дворец, где в 9 часов была назначена присяга новому Императору.
Мария Фёдоровна ещё не раз увидит тело своего «дорогого друга» — Павла; она будет приходить и одна, и вместе с детьми, в том числе и Императором Александром. 17 марта те до покойного было перенесено из опочивальни в большой парадный зал Михайловского замка, окна которого находились над главными воротами.
Мария Фёдоровна 12 марта не хотела никуда уезжать из Михайловского замка. Однако д олг члена Династии не позволял руководствоваться личными чувствами и желаниями. В10 часов утра кортеж придворных экипажей отъехал от дворца. В первой карете находилась Мария Фёдоровна — бледная, «как мрамор», величественная, но безутешная в своем горе, которое ей, как позже выразилась, навсегда «разбило сердце»…
Послесловие
После гибели Павла I при Дворе был объявлен годичный траур и учреждена похоронная («печальная») комиссия во главе с тайным советником князем Н,Б, Юсуповым. Доступ в Михайловский замок был открыт всем желающим, и множество людей пришли проститься с Самодержцем, имя которого совсем недавно одним внушало трепет и ужас, а у других вызывало почитание и восхищение. Статистика прощальных дней оказалась для России неслыханной. В первый день там побывало более 11 тысяч человек, потом — 19 тысяч, потом — 21 тысяча. И это при трехсоттысячном населении Петербурга!
Погребение состоялось 23 марта 1801 года, на исходе дня. Похороны были обставлены со всей имперской пышностью. Император Александр шел пешком за гробом в длинной траурной мантии, в широкополой шляпе с черным обрамлением. За ним шествовала Императорская Фамилия, за исключением Императрицы Марии Фёдоровны, следовавшей в экипаже. Императрица Елизавета Алексеевна, сославшись на болезнь, на похоронах не присутствовала…
Офицер в правление Императора Павла, ставший при Александре I шефом тайной полиции, Я. И. де Санглен (1776–1864) в мемуарах, написанных на закате жизни, заключал: «Краткое царствование Павла Первого замечательно тем, что он сорвав маску со всего прежнего фантасмагорического мира, произвел на свет новые идеи и новые представления. С величайшими познаниями и строгою справедливостью Павел Петрович был рыцарем времён прошедших. Он научил нас и народ, что различие сословий ничтожно». Время и обстоятельства текущего времени меняли представления о прошедшем; де Санглен в молодости симпатизировал тем, кто умертвил «тирана», но в конце жизни пересмотрел свои наивные представления.
Преемник Павла I на Престоле Государства Российского постоянно ощущал свою вину за злодеяние, учиненное 11 марта 1801 года.
Александр I не мог избавиться от угрызений совести всю свою жизнь. Потому после его смерти пошли гулять по свету легендарные сказания о загадочном старце «Фёдоре Кузьмиче», в образе которого некоторым чудился «замаливающий грехи» и «ушедшийвопрощение» Император Александр Павлович. Однако не существует ни малейших серьёзных оснований видеть в этом мифе хоть какие-то признаки подлинного хода событий.
В последние годы жизни Александр Павлович не раз сетовал на свою судьбу, совершал паломничества по святым обителям, часами молился. Когда же узнал, что среди офицеров гвардии зреет новый заговор, то произнес сакраментальное: «Не мне карать», — и своей бездеятельностью фактически проложил дорогу к мятежу на Сенатской площади в декабре 1825 года. [138] Заговор, тогда переросший в публичное вооруженное выступление, направлен был уже не против отдельного владетельного лица, но — против всей Династии.
138
О заговоре сообщил 1 мая 1831 года командир Отдельного гвардейского корпуса князь И. В. Басильчиков (1776–1847), а начальник штаба Отдельного гвардейского корпуса А. Х. Бенкендорф (1783–1844) составил специальную «Записку» о заговоре, с перечислением имен всех заговорщиков. Эта записка преспокойно хранилась в письменном столе Императора Александра до самой его кончины.
На пышных коронационных торжествах Александра I в Москве в сентябре 1801 года присутствовал весь цвет русского общества, как и те, которые являлись только «залётными птицами» этого мира. Одной из них была таинственная мадам Каролина де Боней, появившаяся в Петербурге в мае 1800 года. Происхождение её было туманно, — некоторые утверждали, что она — дочь парижского мусорщика, хотя имела манеры вполне светские. Мадам была умна, образованна и остроумна, а такие качества открывали двери аристократических дворцов. Став приятельницей мадам Шевалье, её начали принимать в «лучших домах» Петербурга. Заезжая парижская гастролёрша быстро добилась в столице Империи «блестящей партии», сделавшись любовницей всесильного в тот период графа Ф. В. Ростопчина. Истинная же роль её в петербургском свете до сего дня не ясна. Известно только, что её удостоил приёма Император Павел, хотя многие уверенно говорили, что она — шпионка Наполеона.
В данном случае всё зги подробности не имеют существенного значения; важно совсем другое. После коронации Александра I, очевидцем которой указанная особа являлась, она написала своему «другу» министру полиции Наполеона Жозефу Фуше (1759–1820) слова, навсегда ставшие исторической эпитафией Императора Александра I: «Я видела его выходящим из Кремля. Впереди шагали убийцы его деда, рядом с ним — убийцы отца, а позади его — собственные убийцы!»
Мадам ошиблась только в одном: «убийцы Александра», которых олицетворяли будущие декабристы, тогда в большинстве своем ещё были слишком юными, в процессии не шествовали. Правда, там занимали места отцы некоторых из них. Повзрослевшие дети своих отцов начали вынашивать план нового цареубийства, который создавался по лекалам Палена — Беннигсена. Намечалось же выступление на 12 марта 1826 года — двадцатипятилетие вступления на Престол Александра «Благословенного». [139] Проведение было милостиво, избавив Царя и Россию от нового страшного злодеяния. Император Александр Павлович мирно почил в Таганроге 19 ноября 1825 года.
139
Интересная тема о преемственности в дворянских семьях традиции цареубийства применительно к декабристам совершенно не разработана. Даже поверхностное ознакомление с именами участников мятежа 1825 года сразу же обнаруживает прямую родовую связь с кругом цареубийц марта 1801 года. И там, и там фигурируют представители одних и тех же дворянских кланов: князей Белосельских-Белозерских, Волконских, Вяземских, Гагариных, Долгоруких, графов Зубовых и Толстых, Бибиковых, Мордвиновых, Полторацких и других, В некоторых случаях обнаруживаются самые тесные фамильные узы между поколениями. Так, сыновья активных участников заговора 1801 года Л. И. Депрерадовича и Я. Ф. Скарятина имели отношение и к событиям декабря 1825 года…
В дневнике A.C. Пушкина за 17 марта 1834 года записано, что «покойный Государь (Александр I. —А. Б.) окружён был убийцами его отца… Государь, ныне царствующий, первый у нас имел право и возможность казнить цареубийц…».
Платон Зубов сразу же за цареубийством публично провозгласил, что никто из участников «не будет наказан». Много написано и сказано О том, что Александр Павлович ненавидел убийц отца своего. Некоторые были изгнаны и навсегда удалены с глаз — Панин, Пален; другие продолжали сохранять чины, ордена и положение. Самый вопиющий случай — A.A. Беннигсен. Когда на встрече в Тильзите с Наполеоном летом 1807 года Русский Царь заметил, что «Император французов» оказывает знаки внимания генералу Беннигсену, то в сердцах произнёс уничижительный монолог: «Он гнусный негодяй, это человек, который убил моего отца; лишь политика заставляла и заставляет меня использовать его, несмотря на то, что я предпочёл бы видеть его мертвым, и я имею намерение скоро послать в такое место, где смогу посмотреть, как он отправится на тот свет». Император, как часто бывало, лукавил.