Павел I
Шрифт:
Головина на этих выпадах не остановилась и пошла в своем страстно-негативном повествовании ещё дальше. Объектом нападок стала мачеха Анны Лопухиной — Екатерина Николаевна Лопухина, урождённая Шетнева (1763–1839), награждённая в 1798 году орденом Святой Екатерины и получившая звание статс-дамы. Так вот, оказывается, она не только была «незнатного происхождения, а манеры её обнаруживали полное отсутствие воспитания, но, кроме того, она была известна своим далеко не безукоризненным поведением». Иными девами, мачеха была развратна, что, согласно подобной логике, не могло не сказаться и на поведении падчерицы.
У князя Петра Васильевича Лопухина было от первого брака три дочери: старшая Анна, затем
Существует версия, что после встречи Павла Петровича с Анной Лопухиной на балу в мае 1798 года Император отправил своего доверенного Кутайсова уговорить семью П. В. Лопухина переехать из Москвы в Петербург. Так или иначе, но в августе семейство перебралось в первую столицу, где их ждали царские дары.
Отец семейства сенатор П. В. Лопухин уже 1 августа 1798 года был приглашён на обед у Его Величества, а 8 августа последовало назначение его генерал-прокурором вместо Алексея Борисовича Куракина, отставленного от должности. [101] 20 августа 1798 года сенатору Лопухину был подарен дом на Дворцовой набережной, 23 августа ему было велено присутствовать в Совете при Императоре, а 6 сентября Лопухин произведён был в действительные тайные советники: чин II класса в Табели о рангах, соответствующий в армии званию генерала, а во флоте — адмирала.
101
Ему вменялось в вину, и не без основания, слишком «свободное» распоряжение государственными средствами. Кстати сказать, П. В. Лопухин в этом отношении проявил себя безукоризненно; даже его враги не могли его ни в чём предосудительном обвинить.
23 августа жена Лопухина Екатерина Николаевна пожалована была в статс-дамы — получила звание старшей придворной дамы в свите Императрицы. В тот же день Анна Лопухина получила звание камер-фрейлины. Иными словами, в окружении Императрицы Марии Фёдоровны, помимо её воли, оказывались дамы, которые ей были неприятны и которых она вообще не знала. Однако воля Самодержца — закон, и Мария Фёдоровна утешилась слезами и молитвами.
За несколько недель до этого она вместе с верной Е. И. Нелидовой пыталась бороться с новыми веяниями, которые окружили Императора после его майской московской поездки. Существует даже утверждение, что Мария Фёдоровна написала резкое письмо Анне Лопухиной, в котором дошла якобы до личных угроз. Письма этого из мемуаристов никто не видел, но упоминание о нём встречается не раз. Далее якобы произошло следующее: Анна, «вся в слезах», показала эту грозную эпистолу Императору, и Павел Петрович разгневался не на шутку. Он окончательно решил сбросить с себя «женское иго».
Павел Петрович, воспитанный с детства в атмосфере унижений, имел необычайно ранимое чувство собственного достоинства. Став Императором, он порой видел знаки неуважения к себе даже в тех случаях, когда попыток умалить его престиж в наличии и не имелось. Мария Фёдоровна была из породы таких же натур; она готова была идти на эшафот, но не уронить достоинство сана. Она прекрасно осознавала, что её и Императора сковывает одна цепь исторической судьбы и предназначения. Она беспощадно боролась за соблюдение этикета, не потому, что страстно обожала придворный протокол; она видела в этом необходимое условие почитания особы Государя. Она пыталась окружать его «верными» людьми, понимая, как Павлу тяжело, как он обременён и как мало вокруг людей, по-настоящему преданных и толковых. Но эта её борьба «за благо» порой оборачивалась мелочной опекой и придирками, которые раздражали Императора.
В присутствии Марии Фёдоровны и Е. И. Нелидовой Павел Петрович не чувствовал себя спокойно и независимо; почти всегда, каждый день, следовали какие-то упреки, просьбы, возражения. И ещё одно, «дамское средство», которое Павла угнетало особенно сильно: слезы. Как чуткая и ранимая натура, он не мог на них не реагировать, но с некоторых пор он начал сомневаться в душевной искренности их проявления. Ему начинало казаться, и не без основания, что слезы жены — уловка, это — игра, в которой он только статист.
В январе 1798 года Мария Фёдоровна родила сына, нареченного в честь небесного покровителя Императора Архангела Михаила — Михаилом (1798–1848). Роды проходили трудно; какое-то время Мария находилась между жизнью и смертью, но всё обошлось. Ребёнок был здоровым и жизнерадостным. Павел Петрович испытывал настоящую отцовскую гордость и обоснованную династическую радость. У него четыре сына! Это великая милость Всевышнего: ведь ни у кого из его предков столь щедрого потомства в мужском колене не имелось. Единственное, что расстраивало — болезненное состояние Марии. Она несколько месяцев себя так плохо чувствовала, что не вставала с постели.
Муж был внимателен, готов был исполнять любые желания и капризы жены, но постепенно стал утверждаться в мысли, что это затянувшееся «недомогание» — актёрский трюк. Ему передавали, что Мария постоянно принимает посетителей, обсуждает все новости и сплетни, бывает при этом жива, весела и имеет отменный аппетит. Стоило же только ему приблизиться к её опочивальне, так сразу же всё менялось: показная немощь, стоны, но при том почти всегда непременные просьбы, которые он не мог не исполнить. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал отказ Марии «по недомоганию» от поездки в Москву в мае 1798 года.
Если в действиях Императрицы действительно наличествовал элемент дамской игры, то можно смело сказать, что весной 1798 года она явно переиграла. Она пошла дальше возможного, не учтя одной, но неизменной черты характера Императора: когда он чувствовал фальшь в отношении к себе, признаки лицемерия, то охладевал к человеку. Иногда это приводило к полному разрыву отношений, иногда нет, но результат был всегда один и тот же: больше никакой сердечности в отношениях быть не могло.
Императрица летом 1798 года почувствовала охлаждение со стороны супруга, что выплескивалось даже на публике; несколько ледяных слов и нарочитых знаков невнимания не оставляли сомнений: между Венценосцами наступила размолвка. Это не могло не сказаться на всей придворной «диспозиции» настроений. Мария пыталась объясниться и 13 июля 1795 года отправила Самодержцу письмо, в котором излила наболевшее.
«Осуждайте моё поведение, подвергните его суду всякого, кого Вам будет угодно; будучи выше всякого порицания и подозрения, всякого упрёка, я не чувствительна к оценке моих действий, но не могу быть такою по характеру публичного обращения со мною, и это не ради себя как отдельной личности, но ради Вас как Императора, который должен требовать уважения к той, которая носит Ваше имя».
Конечно, Мария Фёдоровна любила Императора; Павел в том не сомневался, но эта любовь порой превращалась в тяжелые оковы, нести которые не хватало сил.