Павел I
Шрифт:
В городке Вишау встретил его хор детей, пропевший в честь ему гимн. Старик прослезился, перецеловал маленьких певцов, усадил их у себя за стол, потчевал разными лакомствами и сам пел с ними.
1 декабря Суворов прошёл Нитенау и вступил в Прагу, столицу Богемии, где, во исполнение высочайшего повеления двигаться «умеренными маршами», приготовился дать войскам своим продолжительный отдых и остался здесь на целый месяц. Сюда приехали к нему генерал Беллегард – со стороны императора австрийского, и лорд Минто – со стороны короля английского для новых попыток уговорить его сражаться. Старик был и сам не прочь от этого, только не вместе с австрийцами. Множество знатных людей, министров, дипломатов, генералов и дам окружали его и здесь, как в Аугсбурге. Здесь, среди героев, которых водил к победам, среди уполномоченных агентов государей, искавших его внимания и
95
Фукс Е. Б.
– Ваша кисть изобразит черты лица моего, – говорил он художнику, – они видны; но внутреннее человечество моё сокрыто. Итак, скажу вам, любезный господин Миллер, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего, во всю жизнь мою никого не сделал несчастным, ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от моей руки. Был мал, был велик (при этом Суворов вскочил на стул); в приливах и отливах счастия уповал на Бога и был непоколебим (тут он сел на стул); непоколебим, как теперь!.. Вдохновитесь вашим гением и начинайте!
– Твой гений вдохновит меня! – воскликнул в восторге художник.
Умолкнув, Суворов терпеливо выдерживал неподвижную позу – и прекрасный портрет его, списанный Миллером, до наших дней хранится в Дрезденской галерее.
В это время оживлял Суворова не суетный блеск, окружавший его, не величие, в каком являлся он в представлении своих современников, – оживляла его надежда явиться снова, но уже самостоятельно, среди громов битвы и победы. Любимой и самой заветной мечтой его было победить и умереть в бою, но не на постели.
Высочайший рескрипт от 29 декабря застал его ещё в Праге. «Князь! – собственноручно писал государь. – Поздравляю вас с новым годом и желаю его вам благополучна, зову вас к себе. Не мне тебя, герой, награждать! ты выше мер моих; но мне чувствовать сие и ценить в сердце, отдавая тебе должное».
Удовлетворяя желанию государя, генералиссимус простился с войсками: он прослезился – и ничего не мог сказать от волнения… Ряды солдат тоже безмолвствовали и были грустны, словно предчувствуя, что видят «отца» уже в последний раз в своей жизни. Суворов сдал начальство генералу Розенбергу и спешил выехать из Праги. Но пред отъездом, возражая ещё раз на новые планы, представленные ему Беллегардом и Минто, он выразился напрямик, то «все эти планы красноречивы, да не естественны, прекрасны, да не хороши», и на прощанье высказал им мысль весьма замечательную:
– Если хотите ещё раз воевать с Францией, – сказал он, – то воюйте хорошо, ибо война плохая – смертельный яд. В этом случае лучше и не предпринимать её! Всякий изучивший дух революций был бы преступником, если б умолчал об этом. Первая великая война с Францией должна быть также и последнею.
Спустя пятнадцать кровавых лет Европа в 1812 году убедилась в вещих словах Суворова.
На другой день он выехал из Праги в сопровождении небольшой свиты. По дороге, в моравском
– К чему такая длинная надпись! – произнёс он наконец в раздумье.
Рядом с ним стоял Фукс, ловя на лице великого старца все оттенки сокровенных дум, волновавших его душу в эту замечательную минуту.
– Нет! Когда я умру, – продолжал Суворов, обратясь к своему спутнику, – завещаю тебе волю мою: когда я умру, не делайте на моём надгробии похвальной надписи. Напишите просто, всего три слова: «Здесь лежит Суворов» – с меня и довольно!
XXIX
СМЕРТЬ ВЕЛИКОГО ДЕДА
Доехав до Кракова, Суворов почувствовал себя дурно. Он через силу поехал на бал, данный в его честь, но среди пышной толпы видимо казался утомлённым и грустным; здесь уже не было в нём ни обычных его остроумных выходок, ни оригинальностей. На другой день у него открылась болезнь, известная под названием «фликтены», сыпь и водяные пузыри покрыли всё его тело. Он поспешил добраться до Кобрина, где находилась его «маетность», и как ни торопился в Петербург, однако, против воли, должен был слечь в постель. Император Павел, встревоженный известием о болезни своего генералиссимуса, прислал к нему своего лейб-медика Вейкарта. «Молю Бога, – писал он, – да сохранит мне героя Суворова. По приезде вашем в столицу увидите вы вполне признательность к вам вашего государя, которая, однако ж, никогда не сравнится с вашими подвигами и великими заслугами, оказанными мне и государству»
Ежедневно скакали курьеры из Кобрина в Петербург с депешами о состоянии здоровья Суворова. Медики советовали ему пользоваться водами, но он вообще пренебрегал медициной, не терпел лекарств и лечился по-своему.
– Помилуй Бог! – отвечал он на все эти советы. – Посылайте на воды здоровых богачей, игроков, интриганов, а я ведь болен не шутя… Мне надобны деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас.
Однако, известясь о воле государя, который желал, чтобы больной следовал предписаниям медика, Суворов подчинился приказаниям Вейкарта. Однажды как-то велел он денщику своему Прошке отыскать свою старую аптечку, подаренную ему Екатериною.
– Я только хотел поглядеть на неё; она надобна мне только на память, – оправдывался он, когда Вейкарт сердито отнял у него ящичек.
Предписано было ему одеваться теплее, а он не хотел и отговаривался тем, что «я-де солдат!».
– Вы генералиссимус, – возразил ему Вейкарт.
– Так-то так, да солдат с меня пример берёт! Вот что! – отвечал несговорчивый Суворов.
Никак не могли также убедить его есть скоромное в великий пост. Однако Вейкарт значительно помог своему пациенту. Почувствовав облегчение, старик усердно принялся ходить в церковь, по обыкновению пел на клиросе, читал Часы и Апостол, клал положенные поклоны. Вспыльчивый Вейкарт беспрестанно сердился на него, доказывая, что всё это изнуряет его физические силы, а Суворов, в отместку за ворчливость, заставлял его говорить по-русски, ходить вместе с собой в церковь, есть постное и от души смеялся досаде немца-врача, который всячески старался отбояриться от такого непривычного ему образа жизни. Слыша о беспрерывной благосклонности государя, с чувством говорил Суворов: «Вот это вылечит меня лучше Ивана Ивановича Вейкарта!» Он всё ещё деятельно занимался перепиской, пересматривал и проверял списки наград, заботливо спрашивая: «Не забыт ли кто?» Но по временам, чувствуя безнадёжность своего здоровья, говорил, что лишь бы добраться до Питера, увидать государя, а потом – умирать в деревню. Советовали ему просить у императора ещё какое-нибудь материальное обеспечение для себя и детей.
– Как!.. мне испрашивать ещё что-нибудь у щедрого монарха… Да это подло, совестно, грех! – с негодованием воскликнул бескорыстный старец.
Но в другие часы забывал он о своей деревне и говорил о военных делах, о битвах; мечтал о новом походе в Италию, во Францию, в Париж, где, по его убеждению, только и| мог быть положен действительный конец деспотическим действиям республиканцев; создавал новые планы освобождения Европы, писал письма к государям и знаменитым современникам; разговаривал о приготовлениях к триумфальному въезду его в Петербург.