Павленков
Шрифт:
Посылая первую часть перевода Гольцендорфа, Анненский считает необходимым выступить в защиту переводчиков от ранее самим же выдвинутых обвинений: «Должен, однако, сказать, что чем более я сам возился с Гольцендорфом, тем более находил “смягчающих обстоятельств” для переводчиков: дело в том, что язык его такого рода, что его трудно уложить в правильную и ясную русскую речь; прибавьте к этому некоторую туманность самой мысли и, наконец, неизбежный немецкий “ученый парад”, и Вы легко поймете затруднения, в которые были поставлены переводчики. Затруднения эти пришлось испытывать и мне: не знаю, преодолел ли я их как следует, но, во всяком случае, могу ручаться, что мысль перевода везде передана правильно и если что-нибудь она представляет уже не вполне ясного, то вина уже не на мне, а
Флорентий Федорович перечитывал письмо от Николая Федоровича.
…Он, несомненно, прав. Серьезнейшая подготовка, определенность взглядов позволяют ему давать точную оценку реальным общественным процессам…
Мысленно Павленков перенесся на несколько месяцев назад — в Вышний Волочек. Среди всех соузников и соэтапников Николай Федорович был, пожалуй, ему самым близким. Всегда ровен в общении, остроумен. Как только он появлялся, в обществе сразу устанавливалось особое настроение — бодрое, светлое, жизнерадостное.
Вот Николай Федорович упоминает о конституции. А, помнится, об этом особенно много мы спорили в Вышнем Волочке. По-разному каждый из нас относился тогда к российской конституции. Закрою глаза, а слышу убеждающий голос Николая Федоровича…
— Представьте себе, говорит он, правительство пошло на уступки: кто и что от этого выиграет? Выиграет только буржуазия, которой, главным образом, и нужен тот вид свободы, что несет с собою конституция: народ же от нее ровно ничего не получит, так как для него прежде всего необходимо изменение социальных условий, а этого ему конституция дать не может.
…Я наблюдал тогда за реакцией молодой публики. Их, горячо ратовавших еще несколько минут за конституцию, чувствуется, убеждало авторитетное суждение Анненского.
— Мало того, — продолжал тот развивать мысль, — конституция, данная теперь, способна только затруднить и без того тяжелое положение народа в его борьбе за изменение социальных условий, к которому он всегда стремился. Сейчас у нас и народ, и буржуазия являются одинаково неорганизованными силами, и государственная власть подавляет их обоих, не допуская никакой политической организованности, а потому ни та, ни другая сторона не обладают никакими в этом отношении преимуществами. Совсем иное положение будет при конституции: в парламент буржуазия явится уже организованной. Она сумеет и успеет это сделать во время самих выборов. Пускай это будет сделано плохо, кое-как, едва-едва, но все-таки она явится туда — как-никак политически сплоченной. Чего не сумеет сделать при выборах, то постепенно доделает в самом парламенте. Везде так было, и мы не имеем никакого основания рассчитывать, чтобы у нас случилось иначе, — для этого нет решительно никаких данных. Ничего подобного не может быть с народом: у него для этого нет ни необходимого политического развития, хотя бы самого скромного, зачаточного, ни даже того мизерного практического навыка, каким все еще обладает наша буржуазия, выступая на выборах — дворянских, земских, городских. Пусть все это убого и жалко, но народ не имеет и этого, а потому у него нет и не может быть никаких навыков, никакого опыта общественно-политического характера. Против этого спорить нельзя: таков факт. Теперь посмотрите, что получается: перед народом выступает новая организованная сила, по самому своему существу ему враждебная. Она будет непосредственно влиять на законодательство, в частности, — социальное. Влияние ее будет враждебно народу и его интересам. И борьба с нею для народа будет очень и очень трудна.
— Вот почему, — увлеченно убеждал Николай Федорович, — в порядок борьбы сегодняшнего дня и не следует ставить конституцию, так как это в лучшем случае значило бы только способствовать единению враждебных народу сил. А это невыгодно ни в каком смысле. У нас борьба должна вестись прежде всего за изменение социальных условий, и здесь положение народа, как борющейся стороны, будет прочно и крепко. Нужно стремиться к социальной революции, а не к политической. Когда народ
…Николай Федорович не ошибается, убежден в этом. По мановению волшебной палочки все не меняется в обществе. Ни конституции, ни самые распрекрасные законы не принесут народу облегчения до тех пор, пока сам он не станет хозяином своей судьбы. И чтобы понять это, надо осознать хотя бы свое положение. Что для этого нужно? Опять же, — образование, просвещение.
…Да, вот уж парадокс: казалось бы, тюрьма. А вот воспоминания о Вышнем Волочке самые светлые и теплые… Просто-напросто там собралось тогда немало прекрасных людей, не на словах, а на деле радеющих за лучшее будущее народа.
Анненский не только сам вовлекался в павленковское издательское дело, но и старался приобщить к нему других политических ссыльных. «В Таре, — писал он, — собралась довольно большая “языческая” компания, обладающая досугом и нуждающаяся в работе. Перечисляет языки, с которых могут переводить в Таре, — с французского, английского, немецкого, итальянского, польского и, в случае нужды, с латинского. Сам обязуется выступать в роли редактора. Будучи человеком деликатным, он, правда, свою роль обусловливает качеством проведенного им редактирования перевода Гольцендорфа».
6 ноября Флорентий Федорович получает новое письмо из Тары. «От души порадовался я, — писал Николай Федорович, — получив весть о Вашем освобождении, дорогой Флорентий Федорович. Грешный человек, я очень скептично относился к Вашему оптимизму и не мало иронизировал по поводу предпоследнего Вашего письма. И что же, оказалось, что Вы, с Вашею неугасающею надеждою, были гораздо правее, чем мы со своим скептицизмом. По неволе приходится воскликнуть: “Ты победил!” Победа Ваша была настолько полна, что я не мог остаться в своей выжидательной позиции и тоже предпринял известные “ходы” для своего освобождения».
Радость Н. Ф. Анненского можно понять. Ему казалось, что буквально на следующий день Флорентий Федорович уже отправится в Петербург. Куда отсылать рукопись Гольцендорфа — в Ялуторовск или Петербург? Поразмыслив немного, решил посылать все же в Ялуторовск, но, правда, на адрес Алексеева, боясь, что рукопись Флорентия Федоровича уже там не застанет.
Но увы! Еще много дней пришлось коротать Флорентию Федоровичу в Ялуторовске.
Чем больше размышлял Николай Федорович над отредактированным им переводом, который отправил Павленкову, тем больше возникало у него сомнений: а целесообразно ли вообще издавать эту книгу? В письме Павленкову он пишет, что если Павленков решит не печатать книгу, то Николай Федорович отказывается от своего гонорара, а просит оплатить только труд переписчика. В случае же, если книга все же будет издаваться, то фамилию свою он не желал бы на ней видеть.
Узнав, что жена Николая Федоровича, А. Н. Анненская, завершила работу над новым произведением для детей — «Оборвыш», Павленков предлагает свои услуги в его публикации. «Когда приступим к изданию, не преминем воспользоваться Вашим любезным содействием, за предложение которого большое Вам спасибо», — пишет в ответ Н. Ф. Анненский.
Флорентий Федорович высылает для перевода и изучения несколько книг в Тару. В ответ на его письмо Николай Федорович сообщал, что Вера Любатович, для которой прислан перевод французской физиологии, уже отправлена с другими ссыльными в Восточную Сибирь, поэтому перевести эту книгу он предложил Ольге Владимировне Витанеевой. Он сообщал также, что просмотрел книгу Вернике, представляющую собой заметки путешественника по некоторым городам. По его мнению, книга эта может служить лишь компиляцией для будущих работ, не более. Но после прочтения ее зародилась мысль — а почему бы не выпустить Павленкову книгу о городской жизни, но такую, которая бы «в ряде картин наглядно изображала бы перед нами главнейшие типические черты современной цивилизации…». В письме излагалась даже подробная программа издания.