Павленков
Шрифт:
Но неверно было бы представлять влюбленность Павленкова в своего кумира таким образом, что он готов был последовать за ним, куда бы тот ни позвал. Павленков уже выработал собственные представления о многих сторонах жизни, и далеко не все, о чем писал Д. И. Писарев, совпадало с его взглядами. Прочитав в «Русском слове» за 1861 год статью молодого критика «Схоластика XIX века», где высмеивались народнические стремления тогдашней передовой литературы, выказывалось отрицательное отношение к насаждению грамотности, к изданию книжек для народа, Флорентий скептически воспринял авторскую позицию. Но это все частности. Важнее было другое. В не столь далекие времена киевской службы, на фоне повседневного грубого солдафонства, коррупции и казнокрадства, они с Черкасовым с нетерпением ожидали счастливых минут общения
Наблюдая вокруг себя сплошную мерзость, гнет, подлость, грозящие, как писал один современник, поглотить человека, осадить, убить в нем все человеческое, Павленков со всем увлечением молодости, как и многие из его поколения, воспринимал всякое резкое отрицание, всякое негодование, всякое требование простора правды. Именно тем и был близок ему и его друзьям разрушительный писаревский пафос против бытовых традиций и предрассудков, против эстетики и даже искусства. Возможно, причиной тому служил математический склад ума, но Флорентию Павленкову по душе пришлась писаревская проповедь естествознания, которое представлялось лучшим тараном для разрушения всякого мистицизма, всякой метафизики.
В один из таких вечеров и зародилась идея: что, если собрать и выпустить отдельным изданием все писаревские статьи? Ведь публике, особенно той, которая живет вдалеке от столиц, очень непросто уследить за всем разбросанным по разным изданиям творческим наследием публициста.
Только окинув одним взглядом всю его деятельность, можно с достаточным основанием определить то место, которое ему придется занимать в истории нашего общественного развития. Только разобрав всю его деятельность, можно определенно сказать, что такое Писарев: просто ли это талантливый и даровитый журналист или же учитель, которому суждено научить нас смотреть на несколько шагов вперед? Просто ли он первый сотрудник «Русского слова» или могучий боец, идущий на смену Белинскому, Добролюбову и Чернышевскому?
А что если и попытаться сейчас осуществить эту свою давнишнюю мечту? Во всеуслышание сказать: намерен издавать собрание сочинений Д. И. Писарева.
Конечно, это вызовет самую противоречивую реакцию в обществе. К тому же Дмитрий Иванович вот уже почти три года сидит в крепости 1. Одни увидят в таком шаге — поддержку Писарева. Другие начнут осуждать. Но главное, что не будет равнодушных. А, следовательно, и издательское дело может получить хороший старт. К нему будет привлечено внимание публики…
Правда, неизвестно, как еще к этой затее отнесется сам Писарев?
Что, скажет, за издатель такой, Павленков, объявился? Кому вообще известна эта личность? Да, меня ведь давеча один господин, когда речь зашла о нашей общей симпатии к Писареву, обещал представить его родным — матери и сестре. Не посоветоваться ли с ними?
В последние дни осени 1865 года Флорентий Павленков уже обсуждал эту проблему с Варварой Дмитриевной Писаревой и ее дочерью Верой Ивановной в их квартире в доме Зуева на Малой Дворянской улице. И мать критика и особенно его сестра с благодарностью поддержали предложения издателя, Вера Ивановна посоветовала Флорентию Федоровичу самому написать Дмитрию Ивановичу, каким видится ему издание собрания сочинений. Со своей стороны она обещала тут же передать письмо брату при ближайшем свидании с ним.
14 декабря 1865 года Флорентий Павленков писал Д. И. Писареву: «Милостивый государь Дмитрий Иванович!
Я бы желал приобрести право на издание полного собрания Ваших сочинений. Что касается до расплаты с Вами, то я могу в начале января вручить Вам шестьсот рублей. Остальные надеюсь вносить через небольшие промежутки времени таким образом, чтобы вся сумма была погашена не позднее конца апреля или (самый последний срок) середины мая. Дело в том, что я издал “Полный курс физики” Гано, который кончается не ранее начала марта; следовательно, только в это время я буду располагать такими средствами, которые могут мне позволить приняться за такое крупное дело, как издание Ваших сочинений. В пробном выпуске я бы желал поместить “Базарова”, “Нерешенные
За издание всех Ваших сочинений я могу предложить Вам две тысячи пятьсот рублей. Начнется оно не ранее февраля. Более или менее скорое его окончание будет зависеть от материальных средств, но, во всяком случае, не думаю, чтобы оно заняло более года. Каждый выпуск будет стоить по одному рублю. Подписчики же платят за все издание вместо восьми рублей — шесть рублей.
Примите уверение в моем к Вам полном уважении и искренней преданности, Ф. Павленков».
Д. И. Писарев воспринял это предложение с большим воодушевлением. О его реакции на павленковское письмо можно судить по тому, что он сообщал матери: «Ну вот, мама, ты все не верила, что твой непокорный сын может сделать кое-что и хорошего… Ан, вышло, что ты ошибалась, да еще как! Где это видано, чтобы издавалось полное (заметь, маман, полное, а не “избранные” и пр.) собрание сочинений живого, а не мертвого русского критика и публициста, которому всего 26 лет и которого г. Антонович считает неумным, Катков — вредным, Николай Соловьев — антихристом и пр. Признаюсь, мне это приятно, что меня издают, да еще деньги за это платят, которые нам теперь совсем не лишние». За нотками шутливой иронии нельзя не уловить искренней радости молодого критика тому обстоятельству, что его сочинения привлекают к себе внимание общественности.
Когда Вера Ивановна рассказала Флорентию Федоровичу о том, с каким восторгом воспринял брат весть о желании издавать полное собрание своих статей, начинающий издатель вместе с ней стал обсуждать практическую сторону.
— Без Вас, уважаемая Вера Ивановна, без поддержки Вашей в нынешней ситуации, когда каждый практический шаг — а проблем будет возникать, поверьте, в процессе работы тысячи! — нужно согласовывать с Дмитрием Ивановичем или по переписке или во время коротких свиданий с ним, осуществить задуманное просто нереально. Прошу Вас — будьте моим, если хотите, компаньоном…
— О нет-нет, что Вы, уважаемый Флорентий Федорович. Митя — мой младший брат. С детства он наша общая с мамой опора и надежда. Располагайте мной, все, что нужно, я буду предпринимать…
Флорентий с благодарностью посмотрел на свою собеседницу. Вера Ивановна с первой встречи покорила своим обаянием. Она сочетала в себе красоту юности и удивительную современность. Не ту, наигранную, зачастую внешнюю, которую можно было наблюдать у многих курсисток. Чаще всего это проявлялось в модной тогда короткой прическе, в нарочитом пренебрежении к одежде. У Веры Ивановны все было по-другому. Она излучала доброту, отзывчивость, женственность в лучших ее проявлениях. И, как оказалось, она истосковалась по настоящему делу. В содействии изданию собрания сочинений брата Вера Ивановна и увидела для себя такое дело. Благодаря ее энергии, советам Павленков успешно преодолевал трудности, встающие на пути осуществления замысла.
От намеченного вначале пробного тома решено было отказаться. Дмитрий Иванович вместе с Верой Ивановной вскоре подготовили состав всех восьми томов. Павленков не стал оспаривать их логику. Он сосредоточился на решении производственных проблем. Оформления для литературно-критических статей не требуется. С цензурой теперь наперед ничего не выяснить. По новому закону о печати от 6 апреля 1865 года, который вступил в силу с 1 сентября, в Москве и Петербурге издания освобождались от предварительной цензуры, если они заключали в себе не меньше определенного числа печатных листов (десять для оригинальных, двадцать для переводных сочинений). Казалось бы, все здорово, свобода печати налицо. Однако по существу такой порядок создавал лишь видимость бесцензурности. Ибо, как это уяснил Флорентий Федорович при тщательнейшем изучении документа, в нем не устанавливались точные границы допустимого и неразрешенного, а, следовательно, для произвола цензоров простор открывался еще больший. Они могли, по-своему толкуя то или иное положение, властвовать над издателями и редакторами журналов еще более свирепо, ибо теперь предоставлялось право задерживать готовое к выходу произведение, наказывать его выпускающего денежным штрафом, а то и возбуждать против него судебное преследование в соответствии с Уложением о наказаниях.