Паводок
Шрифт:
— Почему ты говоришь об этом мне?
— Почему? — Адамсен обернулся ко мне и фыркнул. — Так ведь там и Терье заснят, со скобкой на челюсти после ваших с ним плясок в пивной. — Он громко заржал, прибавил газу и замурлыкал синатровский «Нью-Йорк, Нью-Йорк». — Что теперь будешь делать, а?
— Придумаю что-нибудь.
Адамсен опять затянул «Нью-Йорк».
— Хочешь, еще кое-что расскажу?
— Нет, черт побери, не хочу, — отрезал я.
Помурлыкав минуту-другую, Адамсен снова обратился ко мне:
— Я слыхал, инструменты и усилитель из фургона Терье вчера вечером отыскались тут же в долине, подальше к северу, на сеновале. Знаешь, чей
— Иорданского короля!
— Шурина Трёгстадова. Мужик твердит, что вообще не пользуется этим сеновалом и понятия не имеет, кто поменял старый висячий замок на новый и каким образом все это добро там оказалось.
— Врешь!
— Так в народе говорят. Терье-то, жертва Йёрстадовского норова, сидит со скобкой на челюсти и словечка толком сказать не может. А полиция наверняка не знает, что делать. — Адамсен опять осклабился и завел свой «Нью-Йорк».
Я вдруг обнаружил, что мать пересела на место позади меня и слышала наш разговор.
— Как ты мог сделать такое? — тихо сказала она.
— Хочешь что-то мне сказать, так выкладывай, — тоже тихо отозвался я.
— Вечером я звонила Хуго.
— На Нурдре-гате мы не поедем.
Адамсен замурлыкал «My Way» [7] .
— Я сказала, что нам нужно пристанище, и спросила, нельзя ли пожить у них. Не только Нине, Юнни, Гуннару и мне. Я сказала, что ты тоже будешь с нами и хочешь уладить ваши разногласия.
7
Песня Фрэнка Синатры.
— Разногласия? Хорошенькое словечко!
— «What is a man…» — напевал Адамсен.
— Я туда не поеду. Ты прекрасно это знаешь, — сказал я, хлопнув по стеклу.
Мать придвинулась ближе.
— Ты поедешь с нами, к их дому. Вежливо поздороваешься с Бетти и с Хуго и будешь вести себя прилично. Никаких ссор, никаких подковырок, никакой ругани. Есть вещи, которые нельзя называть вслух. Их надо обходить молчанием, ни под каким видом не поминать. Мы с этим справимся. Ты должен меня послушать. Понял? — шепнула она, брызнув слюной мне в ухо.
Подъездную дорожку он заасфальтировал. В гараже под потолком висели велосипеды, вдоль стен стояли покрышки и лыжи, в одном углу — верстак с электроинструментом, отвертки, паяльники, молотки, провода, алюминиевые ящички, вольтметры и прочие нужные вещи, которыми человек успевает обзавестись за семь лет. Интересно, он до сих пор хранит старые гвозди в консервных банках? И по-прежнему записывает, какие у местных торговцев цены на подержанные автомобили, чтобы всегда знать, у кого дешевле? Мы ждали, когда мать откроет железные ворота и войдет. Она подергала ворота. И внезапно они с тихим гудением скользнули в сторону. Мать уставилась на ворота, огляделась вокруг, словно ища того, кто их открыл. Робко тронула железную створку. Опять послышалось гудение, и она отдернула руку. Обернулась к нам и с уважением произнесла:
— Он изобрел открыватель ворот. Старшенький-то мой.
В конце концов она решилась, вошла во двор и направилась к дому. Бетти обняла ее, мамаша что-то сказала и всхлипнула, потом Бетти тоже всхлипнула и что-то сказала, обе смахнули слезы и улыбнулись, потом Бетти обняла Юнни, хотела обнять и Нину, но та увернулась.
— Она перед самым отъездом упала с лестницы, — объяснила мамаша.
Бетти покачала головой.
— Неужто этак торопиться пришлось?
— Ой, не говори, все как снег на голову свалилось, — тихо сказала мамаша.
Бетти взглянула на меня. Иногда мы ненароком сталкивались в городе. Разговаривали, но о Хуго упоминали редко. Бетти чуть старше тридцати, крашеная блондинка с длинными волосами, загорелая, стройная, красивая, но стоило ей открыть рот — и все насмарку. Голос у нее был хриплый — мне почему-то сразу вспоминались горластые эстрадники шестидесятых, которые на выступлениях орали до хрипоты. Так вот Бетти сипела еще почище.
— А где Хуго? — спросила мать, заглядывая в переднюю.
— Его на забой вызвали, через пару часов вернется, — ответила Бетти.
В передней висел плакат с надписью ЗАГАДОЧНАЯ ВЕНЕЦИЯ. Изображал он религиозную процессию — судя по статуе Девы Марии, которую несли во главе шествия, это был праздник Успения Богоматери. Мы все замерли как вкопанные и уставились на плакат. Я понять не мог, зачем он тут. Насколько мне известно, ни Бетти, ни Хуго в Италии не бывали да и религиозностью не отличались. Мы пошли дальше. Дом был темный и пустоватый. Походил на армейскую казарму, и тишина в нем царила неприятная, как в погребальной часовне. Запах и тот напомнил мне склепы в мелхусской церкви, куда я пробрался однажды, давным-давно, когда готовился к конфирмации. Специфический сухой запах цемента, камня и пыли. А заметив у двери в гостиную, на столике с кружевной салфеткой, серый телефон образца семидесятых годов, я подумал, что когда-то и в Йёрстаде была такая же атмосфера, запах и вид, как тут. После ухода Хуго все это исчезло. Словно двери и окна сразу распахнули, одеяла и перины перетряхнули и проветрили, полы дочиста отмыли. Я подошел к окну. Маленький ухоженный садик упирался в крутой склон, поросший лиственными деревьями и поднимавшийся к двору Сонеровской школы для детей и подростков. Там, прислонясь к ограде, стояла кучка ребят. Они ели свои школьные завтраки и пили молоко. Один длинноволосый мальчишка смял обертку от бутербродов и молочный пакет и швырнул вниз, прямиком в садик Хуго и Бетти. Бетти говорила, что они всегда так делают. Изо дня в день, когда в школе кончались уроки, Хуго шел в сад, собирал мусор и сжигал в печке за гаражом. Я спрашивал у Бетти, жаловались ли они школьному начальству. Ведь больше ничего и не требовалось. Но они не хотели выступать в роли занудных жалобщиков, так она сказала.
Я взял чемодан и поднялся с Бетти наверх. Следом топал Тросет. Никто, кроме него, делить со мной жилье не пожелал. Бетти открыла дверь в гостевую комнату. На стене висел диплом, полученный Хуго за победу в стрелковых соревнованиях. На подоконнике — несколько небольших кубков. У каждой стены — по раздвижному дивану. Между ними торшер под светло-желтым креповым абажуром.
Я сел на один из диванов.
Тросет плюхнулся на другой, попробовал пружины. Бетти так и стояла на пороге.
— По-твоему, это правильно? — обратилась она ко мне.
— Почему ты спрашиваешь? — ответил я вопросом на вопрос.
— Мое мнение тебе известно.
Бетти считала, что нам с Хуго встречаться нельзя, темпераменты у нас совершенно несовместимые, и на практике это создает серьезную проблему, а что мы братья, никакого значения не имеет. Так уж оно вышло, говорила она. Я попробовал урезонить ее.
— Потолкуем, когда все утихнет, — сказала она и закрыла дверь. Вот уж не знал, что мы с ней не в ладах.
Тросет все еще испытывал диванные пружины.