Паводок

Халберг Юнни

— «Скорую» вызвали? — спросил один из мужчин.

— Несите его в машину. Сам отвезу.

— А вы можете вести машину в таком состоянии? — недоверчиво сказал женский голос.

— Несите в машину. Быстро.

Ковыляю к автомобилю. Голова кружится, слабость, отдышаться не могу, все тело как чужое, кожа онемела и саднит. Судороги отпустили, но вести машину я не в состоянии. И все-таки сажусь за руль, опасаясь, что дело затянется, что никто из них ехать не сможет. Я-то за рулем наверняка соберусь и вряд ли буду клевать носом. Наконец принесли бедолагу. Открывают заднюю дверцу, кладут его на сиденье.

— Вот так. Приподнимите немножко. Ага, хорошо, — слышен мне чей-то голос.

Врач подал мне пакет с одеждой. Мы направились

в холл. Он сказал, что я не пострадал, только отдохнуть надо бы денек-другой. Я заметил в ответ, что чувствую себя отлично, хотя на самом деле устал как собака, никак не мог совладать с одышкой, а вдобавок мучился жуткой головной болью. В холле ждал Коре Нурдагуту, начальник полиции. Он взял меня за руку и повел к лифту.

— Они внизу собрались. Хотят поговорить с тобой, — сказал он.

— Кто?

— Журналисты.

— С какой стати мне говорить с журналистами?

— Ты же герой дня, Санн. Тут новости мигом расходятся.

Лифт открыл двери. В кабине Коре сообщил врачу, что в управлении отнюдь не много таких добросовестных и дельных полицейских, как я.

— Санну все нипочем. Если он что задумал, ни в жизнь не отступит.

Врач сказал, что мне нужен отдых. Просто чудо, что я сумел доехать до города.

«Санну все нипочем». Уму непостижимо, а ведь этот самый Коре два месяца назад вызвал меня к себе в кабинет и любезно предложил сесть. Обычно, если что было не так, Коре горячился, стучал кулаком по столу, ругался. По натуре он не злой, но решительный и всегда действует сразу, без промедления. Потому я и относился к нему с симпатией. Однако в то утро, когда выяснилось, что мне дали больничный, он держался приветливо и предупредительно и говорил со мной, как взрослый с ребенком. Вспомнить страшно, как он все время ходил вокруг да около, стараясь любой ценой увильнуть от проблемы, которая состояла в том, что я начал вести себя странно и непредсказуемо, а потому нуждался в отдыхе. По дороге к лифту, под эскортом врача и Коре, я прямо воочию увидел, как он тогда встал, ободряюще улыбнулся, дружески похлопал меня по плечу, после чего посоветовал не вешать форму в шкаф, а отдать в чистку. И еще добавил: «Не забудь, оставь ключи Нимуену. Временно, разумеется. Ну, удачи тебе». Разрыв с женой я так и не преодолел. Но теперь все это было забыто. Мне, вишь, все нипочем. Лифт доставил нас на первый этаж, в кафе. Я пожал врачу руку, поблагодарил за помощь и спросил у Коре, на машине он или его подвезти, но тут у меня закружилась голова и я невольно схватился за спинку стула. Постоял так несколько секунд, дожидаясь, пока все вернется на свои места, потер глаза.

— Вон они идут, — сказал Коре.

Их было пятеро. Дочь старика и четверо журналистов. Один из «Курьера», малорослый, по имени Юаким. Он вечно названивал в управление и приставал с вопросами, будто мы не полиция, а служба новостей. Юаким пожал мне руку.

Один из трех других вышел вперед.

— Мы бы хотели сделать несколько снимков.

— Давайте по очереди, — сказал Коре.

— Мы из «Дагбладе» ^[9] , — уточнил тот.

— Ишь ты, из «Дагбладе»? — Коре отодвинул Юакима в сторону.

9

Ежедневная ословская газета.

— Стань вон там, ладно? — Газетчик из «Дагбладе» кивнул туда, где в кадках зеленели юкки.

— О чем ты думал, когда вытаскивал его? — спросил Юаким.

— Да ни о чем, — ответил я.

— А почему он застрял в машине? Травму получил?

— Дверцы заблокировал и не хотел отпирать.

— Стой вот так, — велел парень из «Дагбладе».

Неожиданно передо мной выросла старикова дочь, схватила за руку.

— У меня просто нет слов, скажу только одно: спасибо за отца.

Она улыбнулась — репортеры защелкали фотоаппаратами. Потом обняла меня за плечи — опять вспышки, опять щелчки фотоаппаратов. А я стоял, не зная, куда девать руки. Кто-то взял мою руку, положил ей на плечо, и репортеры отсняли еще несколько кадров.

— Ну а теперь улыбнитесь! — Она крепко меня обняла, глядя прямо в глаза, а фотографы отошли немного в сторону и сделали еще несколько снимков, потом один потеребил меня за рукав и сказал:

— Отлично… То, что надо.

Они опять защелкали камерами.

Женщина, чье имя было мне по-прежнему неизвестно, рассказывала, что ноги у меня свело судорогой, но я все равно опять полез в воду и не отступился, пока не выломал дверцу и не вытащил ее отца. А потом я-де на руках вынес старика на берег, осторожно положил на землю и потерял сознание. Она трещала, как сорочий выводок в гнезде, стояла тут и врала, но газетчики все равно записывали ее слова, а не мои, это факт. Меня только поминутно дергали за рукав и то так поворачивали, то этак, этими дерганьями они вконец меня достали, я на дух не выношу людей, которые всех куда-то тащат, всеми командуют, всех дергают. Парень из «Дагбладе» спросил, не соглашусь ли я сфотографироваться у постели спасенного, тот пришел в себя. И вот тут я не выдержал. Буркнул что-то невразумительное — авось сойдет за шутку, — высвободился, быстро прошагал к двери, вышел на улицу и остановился, хватая ртом воздух. С выдохом был полный порядок, но со вдохом никак не ладилось. Я пытался перевести дух, пытался контролировать ситуацию. Бросил взгляд в кафе. Врач разговаривал с газетчиками. Коре Нурдагуту тоже вышел на улицу.

— В «Дагбладе» целую полосу дадут, — сообщил он.

— Может, в управление двинем?

— Это нам всем на пользу пойдет, — удовлетворенно подытожил Коре.

Я сплюнул мокроту. Он скользнул взглядом по сгустку на асфальте. Похлопал меня по спине и решительно изрек:

— За руль сяду я.

— Теплынь-то какая, верно?

— Теплынь? Я бы не сказал.

В машине он некоторое время тихонько насвистывал, потом решительно изрек:

— На сегодня ты от работы свободен.

— Да ведь дел-то сколько!

— Никаких возражений. Я не хочу, чтобы ты слег.

Услышав резкие, категоричные нотки, я обрадовался. В больнице-то он был любезный, предупредительный. Сверх всякой меры. Теперь же я видел перед собой давнего, хорошо мне знакомого Коре Нурдагуту. Человека решительного, не терпящего возражений. Я очень надеялся, что сейчас Коре скажет, чтоб я не переживал из-за этого театра в кафе, но не тут-то было. Совсем наоборот. Он сказал, что я отлично справился и с газетчиками, и с дочкой этой, на лесть не поддался, не хвастал, хотя многие на моем месте наверняка бы не устояли. С другой стороны, и под скромнягу косить не стал, что тоже хорошо.

— Ты сыграл натурально и выглядел вправду растерянным. — Коре улыбнулся, словно вдруг обнаружил, что прибабах-то у меня покруче будет, чем все думают.

Мы заехали в подземный гараж под управлением и припарковались. Я думал о стариковой дочери — как было бы замечательно, если б она от радости, что отец жив, бросилась мне на шею, так нет, слезу пустила, в непомерных благодарностях рассыпаться принялась. Могла бы и без этого обойтись, сказать о своих чувствах поспокойнее.

Я прошел к лифту, нажал на кнопку.

— Кофейку выпьешь? — спросил Коре.

— Я ж не при смерти.

Он засмеялся. Пора бы и мне развеселиться, но я чувствовал себя больным и разбитым, как ревматик. И внезапно меня окутал густой, гнусный мрак, голова утонула в вязкой черной жиже тоски. Мне казалось, я никогда оттуда не выберусь, засосет меня этот зыбун.

В дежурке мы застали Туве, Рогера и Хенрика Тиллера, они пили кофе.

— Как дела? — спросил Туве.

— С дыхалкой плоховато, — ответил я.

— Молодец! — Хенрик пожал мне руку.