Паводок
Шрифт:
Я направился к гостевой комнате, где спала Нина.
— Ты куда? — спросил Стейн Уве.
— Хочу задать ей несколько вопросов.
— Оставь. Не надо.
Стейн Уве посмотрел на ее дверь, постоял, размышляя о чем-то. И все больше напоминал мне мальчишку, которого поймали на магазинной краже, а он изо всех сил старается собраться с духом и попросить у хозяина прощения. Он открыл дверь веранды, предложил немножко прогуляться и медленно вышел на улицу. Я последовал за ним. Мне не доводилось ни бывать у него в саду, ни видеть этот сад; единственный раз я заходил сюда, но в потемках. Я думал, садик совсем крохотный, но терраса оказалась гораздо просторнее, чем представлялось с дороги. Несколько яблонь и слив, клумбочки с цветами среди деревьев — желтые,
— Как тебе это?
— Здорово! — сказал я.
Он простодушно усмехнулся.
Как давно я не бывал в таких спокойных, безмятежных местах. Я имею в виду, моя душа наконец-то немного успокоилась.
— Я и не знал, что у тебя есть сад. — Я подошел к прудику, глянул в воду. Рыбок там не было, только водомерки да жуки-плавунцы.
— Ты хочешь сохранить усадьбу за собой?
— А ты как думал?
— Я говорил с Гуннаром.
И Стейн Уве рассказал о признании Тросета: что он был тогда на верхнем участке и видел оттуда, как Хуго, подавая трактор назад, сбил отца, но не насмерть, и что Хуго, он почти уверен, голыми руками убил отца и бросил в колодец. Он просил Тросета дать показания в полиции, но тот отказался.
Я стиснул зубы, в желудке громко заурчало, и минуту-другую я стоял зажмурившись, ждал, пока буря в животе утихнет, потом вернулся к скамейке в полной растерянности. Стейн Уве подошел ко мне. Хотел что-то сказать, утешить, но я велел ему заткнуться. Сплюнул в траву, взглянул на вишню.
— Пойду на Нурдре-гате.
— Нет, погоди.
— Я ждал тринадцать лет! — крикнул я.
— Как по-твоему, что будет, если ты двинешь туда и кинешься на Хуго с кулаками? Нельзя давать ему козыри, которые он против тебя же и использует. Если хочешь, чтобы Хуго получил по заслугам и Йёрстад отошел обратно к тебе, надо подождать.
Черт бы его побрал, но он прав.
— Я должен поговорить с Гуннаром.
Стейн Уве стал под вишней, сорвал несколько цветков.
— Это мы сделаем попозже. Сперва я поеду в управление и подниму дело из архива. А ты своди Нину куда-нибудь, помирись с ней. Возьми мой «фольксваген». В машине разговор легче идет.
Мне было неловко от неожиданно установившегося между нами доброжелательного тона, и я надеялся, что дальше этого дело не пойдет. Пальцы у него подрагивали, наверняка хочет похлопать меня по плечу или пожать руку, а я стоял, наблюдая за ним, и ждал, когда это кончится.
Нина показывала в сторону Грёнберга, за дельтой. Дорога на Грёнберг исчезла. Футбольное поле тоже скрылось под водой. Надувная лодка скользила по свинцово-серой глади между воротами, таща на буксире что-то с виду похожее на холодильник. Мост пока не затопило, но, как выяснилось, движение там перекрыли. Мы поехали в гору, к туннелю, где долина сужается и река становится узкой и очень глубокой. В нескольких километрах к северу от туннеля река опять расширялась и уходила в провал ущелья. Нина опустила окно, и задолго до поворота я услыхал грохот воды. Подъехал к дорожному ограждению, вылез из машины, глянул вниз, в ущелье. Квенна с ревом мчалась меж угольно-черных скал, клокочущие валы взметались высоко в воздух, и над белыми каскадами в тумане брызг стояли полосы радуг. Асфальт под ногами дрожал. Нина повернулась, глядя на реку, которая длинной излучиной огибала мыс и дальше резко сужалась. Она куда-то показывала рукой. Посреди потока виднелись три коровы — беспомощно дрыгали ногами, стараясь держать голову над водой. Я велел Нине отвернуться, но она точно завороженная смотрела, как коровы боролись за свою жизнь, однако к берегу приблизиться не смогли, течение увлекло их прочь и, словно игрушки, швырнуло в стремнину ущелья.
Я взял Нину за плечи, посадил в машину. Взглянул на небо. Над головой летит облачная пелена. Кое-где в разрывах проблески синевы. Я спросил, как насчет съездить в Брекке, посмотреть на Йёрстад. Она вроде бы хотела что-то мне сказать, но не ответила, глядела вниз, на реку. Мы поехали дальше. На обочине кое-где были припаркованы автомобили, а на дамбе ниже по склону стояли люди с биноклями. На съезде с главной дороги супружеская пара в спортивных костюмах поставила раскладной столик. Оба сидели на стульях, закусывали и смотрели на разлив. Мы подъехали к Сунде. Там во дворе стояло штук десять машин — импровизированный приют для бездомных. Похоже, за последние несколько сотен лет паводка сильнее этого и правда не бывало, подумал я. Но страха не чувствовалось. Тихо, солнечно, тепло, Квенна спокойно и неторопливо несла мимо свои воды, усеянные всяким мусором, а внизу, в Мелхусе, по водной глади сновали катера и лодки, народ вылавливал вещи.
В нескольких километрах южнее Вассхёуга были выставлены заграждения. Дорога и здесь пострадала от оползней. Я съехал на обочину, подошел к одному из ленсманов, стоявших возле заграждения. Бросил взгляд на реку, но Мелё отсюда видно не было. Я спросил у ленсмана, как тут обстановка. Он ответил, что, по слухам, все усадьбы до самого Юна выстояли. В холмах к северу от Юна снесло дамбу, и вода смыла несколько мелких хуторов. Двое стариков погибли. Минуту-другую я смотрел на мутный бурый поток, хлеставший вниз по склону среди деревьев, потом отвернулся и зашагал назад к машине.
— Наша усадьба стоит, — сказал я Нине.
Она взглянула на солнце и тихонько обронила:
— Замечательно.
— Может, заедем куда-нибудь и перекусим?
Южнее туннеля, возле указателя, сообщавшего о достопримечательностях, я свернул. Съехал на площадку с заброшенным домом и, подхватив сумку-холодильник и одеяло, не спеша двинул к реке.
Лужайка сплошь пестрела цветами. Ограда у берега скрылась под водой. Бабочки порхали среди поповника и наперстянок. Я расстелил на траве одеяло. На опушке по-прежнему стояла старая ванна, служившая поилкой для коров, которые раньше тут паслись. Я несколько раз бывал здесь. Народ сюда заглядывал редко, тишина вокруг, птички поют да комары кусаются, вот и всё. Я достал стаканы, одноразовые тарелки, ножи. В сумке нашлось несколько бутылок пива, еще холодного; я нарезал зелень, испанскую колбасу и хлеб с кунжутом, разложил все на одеяле. Нина посмотрела на еду. Обычно продукты из той лавочки ей не нравились. Все, как она говорила, вонючая отрава — и оливки, и чесночная колбаса, и сыр бри. Ничего, за исключением норвежского вымоченного мяса или рыбы, она на дух не принимала. Сервелат и рыбные биточки были в самый раз. Нина попробовала и принялась за еду, без жалоб.
Минуту-другую я наблюдал за ней.
— Ну как? Вкусно?
— Вполне, — кивнула она, продолжая есть, откупорила себе и мне по бутылочке пива.
Мы не разговаривали, слушали щебет птиц, жужжание насекомых, шум реки. Желна застучала по сухой сосне неподалеку. Удивительно, как она только может раз за разом лупить башкой по твердому, как камень, дереву, ни голова у нее не кружится, ни наземь она не падает. У дятлов, что же, не бывает головной боли? И сотрясений мозга не случается? С какой стати Господь Бог надумал сотворить птицу, которая всю свою жизнь долбит клювом твердокаменные деревья и столбы?
— Почему ты не уезжаешь? — спросила Нина.
— Ты имеешь в виду — из дома?
— Тебе скоро тридцать. Все твои ровесники разъехались.
— А зачем? Я люблю встать пораньше, раздвинуть шторы и окинуть взглядом все те же знакомые луга и поля, люблю шагать с ведром через двор, или поставить под вечер сети возле Хисты, или сидеть в сумерках, слушая, как в Брекке воют собаки. Люблю ходить с Юнни на охоту, стрелять мелкую дичь.
— От этой любви ты вечно на всех и кидаешься?
Посреди лужайки росла одинокая береза. Я смотрел на ее высокую шелестящую крону. Листочки трепетали, и солнце взблескивало в этих трепетных ладошках.