Паводок
Шрифт:
— Куда подевался Юнни? — спросил я у хозяйки.
— Я ненадолго выходила, а когда вернулась, его уже не было, — ответила она, доставая из стеклянной витрины пирожное с кремом.
Я обернулся к старику.
— Не видали, куда он пошел?
Старикан поднял одну из салфеток, показал мне. Я шагнул к столику, взял у него салфетку. Это был портрет Юнни.
— Сороковник? Или тридцатник? — изрек старикан.
Я швырнул салфетку на стол и выбежал на крыльцо. Юнни и раньше, бывало, уходил.
Направляясь к машине, я громко звал его по имени, сел за руль, достал ключи, прикинул, куда он подался — домой или в город. Как-то раз он ушел из дома и дошагал почти до Мелхуса — услышал, как я сказал, что он лишний, ненужный. Я-то говорил о том, что мать с Ниной заставляют его чувствовать себя лишним, ненужным,
Я выскочил из машины, бросился к нему.
— Где ты был?
Он показал на дверь уборной.
— У тебя лоб в крови, — заметил я.
Он плакал, глаза покраснели и опухли. Я зашел в уборную. На раковине лежала вилка. Перепачканная кровью. С минуту я глядел на эту вилку. Потом вымыл ее и вышел из уборной. Юнни стоял на прежнем месте, все с той же миной. Я прошел в кафе, положил вилку на стойку и попросил кусочек пластыря. Хозяйка опять обиженно надулась. Я грохнул кулаком по стойке, не давая ей открыть рот, и рявкнул:
— Пластырь!
Она проворчала, что-де нечего этак орать, ушаркала в подсобку и принесла несколько кусочков пластыря. Я схватил их, выбежал на улицу, велел Юнни минутку постоять спокойно. Он жалобно пискнул и захныкал.
— Не реви. — Я обнял его за плечи. — Прости меня. Больше такое не повторится. Я тебя не брошу. Ты ведь мой брат.
Хозяйка и старикан глазели на нас в окно. Хозяйка что-то сказала, старикан кивнул. Я повел Юнни к машине, прикидывая, как бы ему объяснить, из-за чего я так надолго застрял у Сив; может, просто сказать, что он тут ни при чем, но ведь не скажешь, поскольку он очень даже при чем. Я открыл дверцу. Юнни жалобно посмотрел на меня.
— Не надо так смотреть. Виноват я, а не ты.
Усадив его в «дацун», я сел за руль, включил зажигание и дал задний ход прямиком к новенькому японскому джипу хозяйки. Затормозил в нескольких сантиметрах от водительской дверцы, заметил легкое шевеление за окошком кафе и рванул со стоянки.
Тросет стоял на берегу возле магистрального шоссе и тыкал в воду длинную мерную рейку. Мы с Юнни по камням спустились к реке. Тросет вытащил рейку.
— Чем это ты занимаешься?
— Замеряю уровень воды, — ответил он.
— Ну и как, поднялась река за последнее время?
Он взглянул на меня так, будто я брякнул невесть какую глупость.
— Поднялась ли река?
— Именно. Уровень повысился?
— Я вот здесь отмечал. — Тросет показал на один из больших камней в воде.
Я наклонился посмотреть. Белой краской он пометил на камне нынешний уровень. Еще три белые полоски уже скрылись под водой.
— Многовато, раньше в эту пору река стояла пониже, — сказал я.
— Об том и речь.
— Думаешь, нынче будет большой паводок?
— Наверняка.
Юнни подошел к воде поглядеть на отметки. Тросет сгреб его за дождевик, потянул к себе.
— Осторожно. Камни тут неустойчивые.
— Пожалуй, стоит сделать насыпь.
Он покачал головой.
— Нет, не стоит.
— Ты же сам сказал, что будет большой паводок, верно?
— Насыпью тут не обойдешься, — решительно объявил Тросет.
Я взглянул на серо-черные горы, грузно нависшие над Задником, на ровный, темный контур леса на севере, на редкие дома вдали, где жили всякие бирюки, глубоко презиравшие всех, кто смотрел телевизор, ел овощи и имел машину. В нескольких милях к северу был арендаторский хутор — тесная кучка домишек, словно бы пяливших на тебя глаза, когда ты ехал мимо по ухабистому проселку. Я понятия не имел, что за народ там обитает — шизики какие-нибудь или вполне нормальные люди, не знал, чем они занимаются. Может, там вправду окопалась шайка чокнутого мужичья, а может, я просто насмотрелся фильмов и начитался газет. Вообще-то беспредельщиков я в жизни не встречал, здешние буяны если и затевали склоку, то ничего из ряда вон выходящего не устраивали, а вдобавок у них всегда имелись причины для подобных поступков. Взять, к примеру, Тросета. У него тоже были свои причины. Я знал, из какой он семьи и каково ему жилось до тридцати с лишним лет. Его история наверняка похожа на многие другие, но мне она представлялась иначе. Я воочию видел скотный двор, где гуляли сквозняки, и парня, который сидел там в одном вязаном свитере, дыхание белыми клубами вылетало у него изо рта, зубы стучали от холода, — младший брат вышвырнул его из дома. Хорошо хоть, он сумел встать на ноги, нашел себе невесту, женился. Завел пони, маленькую конюшню, дом и жил там — между Йёрстадом и Квенной. Потом пони околел. Жена померла. А он по-прежнему жил в усадьбе. Стал бояться людей, и в поведении появились нелепые странности. Н-да, что тут скажешь. Я смотрел на его тощую физиономию, словно скроенную из светло-желтой пластмассы, на вытертый пиджак, давно лишившийся нескольких пуговиц, на брюки, заправленные в высокие черные сапоги.
— Зашел бы к нам как-нибудь, а? — сказал я.
Тросет вытаращил глаза.
— Чего-чего?
— Может, зайдешь завтра пообедать?
Он долго смотрел на меня, потом переспросил:
— Пообедать?
— Ну да, пообедать, а после пропустить по стопочке.
Он отвел глаза.
— По стопочке?
— Ага, как раньше.
— Не знаю. Правда не знаю.
— Мы ведь соседи как-никак.
Тросет опять глянул на меня, сложил мерную рейку, нагнулся, подхватил ведро.
— Надо подумать… Да, вот так мы и скажем. — С этими словами он зашагал к дороге.
Я проводил взглядом долговязую фигуру. Он прошел по мосту и направился к своему дому, на который вечно пялились все мимоезжие автомобилисты, а те, кто успевал присмотреться, замечали прибамбасы на крыше. Много лет назад он набрал в лесу замысловатых коряг, залез на крышу и приколотил их к коньку, сплошняком, от одного конца до другого.
Лежа на кровати, я перечитывал два письма, которые так и не отправил. Не нравились они мне, хотя не отослал я их не по этой причине. Речь в письмах шла обо мне самом. Я писал о том, чем занимался последние две недели, о событиях в Йёрстаде, об отце и матери, о Нине и Юнни. В одном из писем я упомянул и про Хуго. Рассказал, как он шел за мной по Главной улице, а я схоронился за углом и оттуда врезал ему. Написал о драке и о том, что вокруг собрались мужики и с удовольствием наблюдали, как я схватил Хуго за горло и повалил и он, прижатый к земле, прошипел, что я осрамил фамилию Йёрстад и что мне все это дорого обойдется. В конце концов он тогда обмяк, перестал сопротивляться, но про это я не написал, потому что не понял, в тот раз не понял. О Сив я ничего толком не написал — ни о том, как она мне нравится, ни о том, что мне хочется с ней делать. Струсил, должно быть. По всему видать, письма накатал человек, которого не интересует никто, кроме собственной персоны. И снова я попробовал убедить себя, что рано или поздно она поймет, кто был прав. Несколько раз Сив заезжала к нам, в отсутствие остальных домочадцев, и усадьба пришлась ей по душе. Она с удовольствием возилась со скотиной, водила трактор, убирала навоз. А я с удовольствием смотрел, как она это делала. Прямо-таки хорошела от деревенской работы.
За окном послышался шум автомобиля. Он затормозил на дороге, не рискнул подъехать ближе. Я надел халат, спрятал письма в шкаф. Машина развернулась и уехала. Немного погодя до меня донесся шорох гравия. Она опять была в городе. Снова настала тишина. По мокрой от дождя траве она шла к крыльцу. Да, думал я, шестнадцать лет девчонке, а она чуть не каждый вечер где-то шастает. Хотя еще год-другой назад мы вместе рисовали солнце и деревья. Она сочиняла стишки про китайцев и про астры. С первого класса приходила ко мне с любой своей неурядицей, с любым вопросом. И вот все кончилось. Разом переменилось. Давно она не сидела на моей кровати, не вела со мной разговоров. Раньше я часто гладил ее по волосам, но теперь, едва я поднимал руку, она отшатывалась. Вот недавно, в начале мая, когда она выглядела очень усталой, я попытался погладить ее по щеке. Она отпрянула и посмотрела на меня так, будто я не в своем уме. Я потуже затянул пояс халата; внизу скрипнула дверь, Нина сняла туфли, тихонько поднялась по лестнице и шмыгнула в свою комнату на другом конце коридора. Я прошел в ванную, расположенную рядом с ее комнатой. Мне было слышно, как она включила свет, открыла шкаф, что-то достала. Я сел на крышку унитаза. Надо выяснить, где ее носило.