Печать богини Нюйвы
Шрифт:
– Я был тогда еще очень молод, – плавно вмешался он в разговор, – поэтому не уверен, что госпожа Тьян Ню запомнила меня.
– Запомнила, – неожиданно отозвался председатель, – даже упоминала вас как-то.
– Неужели? – насторожился Кан Сяолун.
– Да-да, – вмешалась матушка Сян Джи, которой обстановка дорогого ресторана явно была по душе.
Теперь жена господина Сяна улыбалась приветливо и даже с некоторой теплотой – будто примеривалась аккуратно, размышляла: годится ли он для ее дочери? Подходит ли в спутники, мужья? Стоит ли он не только вежливости, но и добросердечия?
– Я тоже
– Воистину я польщен, – промурлыкал Кан Сяолун, чувствуя, как пляшут-шипят в крови холодные скользкие змеи, и стремительно обдумывая новую информацию.
Как следует поразмыслить над словами четы Сян, впрочем, судьба не дала ему возможности. На несколько мгновений он замешкался, помогая Сян Джи подняться по ступенькам на второй этаж ресторана, а потом… потом произошло непредвиденное. Та самая случайность, которая окончательно уверила Сяолуна в том, что он на верном пути и боги ему благоволят, как никогда прежде.
В тихом зале, куда поднимались лишь богачи и знаменитости, ищущие уединения, было пусто. Ветерок с реки трепал полупрозрачные паутинки занавесей, поблескивал бордовый шелк на подушках, и тихо, едва слышно, перебирала струны гуцинь девочка-музыкантша. Лишь один альков был занят – изящная белая беседка. Но ничем особенным не выделялось сидящее под кружевным сводом павильона семейство.
Или так показалось Кан Сяолуну поначалу. Потому что председатель Сян, разглядев соседей по ресторану, вдруг остановился, как бык, увидевший алое знамя. Лицо его, обычно невозмутимое, перекосилось, и неизбывная, бешеная злоба передернула, искривила благородную линию рта.
Молодой человек глянул на Сян Джи, пытаясь понять, известна ли ей причина такой внезапной перемены настроения. Но девушка… девушка тоже не отрываясь смотрела на беседку, и лицо ее было едва ли не белее фарфора.
– Госпожа Ин с мужем и сыном, – где-то рядом ахнула жена председателя. – О, какая досада. О!
– Ин Юнчен, – почти беззвучно прошептала Сян Джи.
«Камешки, – подумал племянник профессора, – камни на доске времен». И усмехнулся.
Ин Юнчен
Родители у Ин Юнчена были люди простые: и раньше, когда только-только начинали они свое собственное маленькое дело, и нынче, в пору достатка и благоденствия. До сих пор так случалось, что отец, усевшись на лавочку перед домом, руками закидывал в рот рассыпчатый острый рис и прихлебывал из запотевшей банки дешевое пиво – неслыханная среди богачей распущенность! А матушка, чуть стесняясь покрытых мозолями ладоней, жарила мужу вечерами маленькие круглые пельмени: мол, чужая-то стряпня хозяину не по вкусу будет, уж я-то знаю!
Ни большие деньги, ни собственная деловая империя, ни даже уговоры Юнчена не смогли поменять родительских вкусов и привычек.
– Да чего уж, – вздыхала порой мама, гладя уже совсем взрослого сына по затылку. –
– Верно мать говорит, – соглашался в такие моменты с нею отец. – Я вот босяк безграмотный, а ты зато у нас каков!
И Юнчен отступал – родителей он любил и уважал и уж точно не посмел бы диктовать им, как жить. И они обычно ни в чем его не неволили, многое позволяли, а уж ругать? Разве что пожурить расстроенно и по-доброму.
Потому-то сейчас так непривычно было видеть на их лицах строгое, непреклонное неодобрение. Под осуждающими взглядами стариков даже бойкая Ласточка как-то сникла, и бочком, осторожненько, подвинулась к своему «жениху». Подобной реакции от родичей Ин Юнчен, конечно, ожидал, но…
Но готов к ней не был.
– Невеста, говоришь? – наконец нарушив расплывшуюся, будто масляное пятно по воде, тишину, промолвил отец.
Взгляд его скользнул по черепам, которыми обильно был украшен наряд Янмэй, по ее тяжелой, затянутой в черную кожу фигуре, по мускулистым рукам.
– Невеста, – повторил старик, и Юнчен, которого совесть и так мучила невыносимо, едва не бросился ему в ноги с покаянным признанием.
Ситуацию спасла, как и обычно, матушка. Госпожа Ин улыбнулась дрожащей недоумевающей улыбкой, а потом, сжав в руках шейный платок, вздохнула.
– Почему бы нам всем не… не присесть? – расстроенно предложила женщина, и у Юнчена сжалось сердце.
Он заметил – он всегда все замечал, – как принарядился обычно такой безразличный к своему внешнему виду отец, как натянул на широкие крестьянские плечи дорогой пиджак, чтобы уважить будущую невестку. И матушка, нежная и ласковая его матушка, – разве не ради долгожданной встречи достала она из шкатулки с драгоценностями тоненькую золотую цепочку – ту самую, которую, по ее рассказам, купил ей муж в первую годовщину их свадьбы?
«Вот же я… дурак», – подумал парень, и собственная затея показалась ему вдруг не просто глупой – жестокой.
– Да, – ухнула между тем опомнившаяся Янмэй, – а давайте-ка поедим. Я ж с утра не емши!
И, шумно переведя дыхание и сопя, села за стол. Ин Юнчен последовал ее примеру – сейчас уж отступать было совсем поздно.
Разговор не задался с самого начала, и ни искусно приготовленные крабы, ни засахаренные помидоры, ни нежная белая рыба на ложе из свежих овощей, ни изысканные острые бульоны – ничто не способно было, казалось, вывести собравшихся за столом людей из тупика. Лица родителей мрачнели с каждой секундой, а неустрашимая Ласточка, которую засыпали они вопросами, то и дело пребольно пинала Ин Юнчена под столом ногой – мстила.
– Лет-то мне сколько? – переспрашивала она стариков. – Ну… это… тридцать пятый годок, значит, пошел. Да, не вру. Десять лет уж как развелась, почтенные.
Почтенные переглядывались с ужасом в глазах.
– Разведенная ты, выходит? – угрюмо удостоверялся отец. – Не вдова?
– Какая вдова, – отмахивалась Янмэй и, чтобы скрыть нервную дрожь, оживленно чавкала крабом. – Жив мой благоверный, чего ему станется, гусю. Ходит иногда.
– И ты, значит, – темнел ликом папаша, – пускаешь?