Печать богини Нюйвы

Астахова Людмила Викторовна

– Эй! Придурок! Слезь с меня! Эй! Ты… ты живой?

Придурок не отвечал, и Людмила, в отчаянии колотя его свободной рукой по спине, нащупала вдруг какой-то торчащий обломок. Стрела, что ли? Да он же сейчас сдохнет! Прямо на ней!

И сдохнет, похоже, счастливым. Потому что голова раненого улеглась как раз между девичьих грудей, и вид у него был возмутительно довольный для умирающего.

– И что теперь? – тоскливо вопросила Небеса «небесная лисица».

Ей ответило конское ржание. Вороной подошел

поразительно бесшумно для такой громадины и смотрел теперь сверху вниз, потряхивая гривой и всхрапывая.

– Ржешь, скотина? Надо мной?

В глазах коня Люся увидела собственное отражение, а еще – почти человеческий сарказм. И поняла, что, похоже, действительно попалась.

Таня

Раненый не двигался, не стонал, и порой Тане казалось, что и не дышал вовсе. С такой потерей крови и количеством ран удивительно, как он вообще до вечера дотянул. Даос ему раны зашил и бальзамом целебным намазал, но на том помощь Колобка закончилась.

– Если судьба ему помереть, то так тому и быть, – проворчал Линь Фу и отправился лечить лошадку. Существо, во всех смыслах более достойное заботы. Хотя бы просто потому, что еще ни одна четвероногая скотина не взяла в копыта копье и не попробовала проткнуть насквозь человека.

А Таня осталась возле раненого. В принципе она мнение дедушки Линь Фу вполне разделяла. Люди в том времени, откуда она пришла, не просто уподобились животным, они зачастую бывали много хуже бешеных чудовищ. Но этого молодого человека отчего-то было очень жалко. Вот и сидела Татьяна Орловская в ужасно неудобной для европейки позе – боком, изогнувшись и не имея возможности вытянуть ноги. А по-турецки сесть не позволяло воспитание.

– Девы и на земле, и на небе любят воинов, – вздохнул над ее плечом подкравшийся незаметно даос. – Живой еще? Ты гляди-ка!

Он посчитал пульс, обхватив запястье раненого, и ободряюще похлопал Таню по плечу:

– Выкарабкается герой, никуда он не денется. Видать, ты отогнала бога смерти, – усмехнулся Линь Фу и многозначительно добавил: – Прямо как самая настоящая небесная дева.

Черные глаза-бусинки даоса блестели от избытка хитрости. Сразу было видно: он свою гостью давно раскусил и теперь желал получить чистосердечное признание.

– Я – она и есть, – сказала Татьяна, но не слишком уверенно. – Разве по мне не видно?

– Хех, по тебе видно, что ты нездешняя, это точно. Но мир поистине велик и многообразен, – молвил Линь Фу, практически слово в слово повторяя сомнения веселого мятежника Лю. – И если уж в наших краях двух одинаковых женщин не сыскать, то где-нибудь за горами-долами… э?

И вопросительно вздыбил кустик левой брови. Дескать, не вредничай, развязывай язычок.

– Или за годами-веками.

– О как!

Колобок

смешно всплеснул пухлыми ручонками, но Таня впервые увидела в его глазах настоящее изумление. А еще – обжигающую душу и разум жажду нового знания. Таким же внутренним огнем горел ее отец, когда собирался на очередные раскопки. Любопытство первооткрывателя не давало сидеть на месте, гнало профессора Орловского и таких же, как он, одержимых, вперед. Как Амундсена – к Южному полюсу, а Нансена – к Северному.

– Вперед или назад в веках? – шепотом спросил Линь Фу, облизывая пересохшие губы.

– Вперед.

Даос задумчиво поскреб жиденькую бороденку. Взгляд его блуждал по комнате в поисках чего-то важного, пока не наткнулся на кувшин с остатками рисовой водки. Возраст почтенного Ли Линь Фу определить было сложно: если судить по волосам, то древний старик, если по силе в руках, то мужик в самом соку, а если по стремительности движений, то шестилетка-сорванец. Вмиг нашлись и чарки для питья, и немудреная закуска, под которую такие важные разговоры вести было куда как сподручнее.

– Пей, – приказал служитель Матушки Нюйвы.

И Таня выпила, понимая, что только с даосом она может говорить откровенно. А возможно, даже и посоветоваться, чем черт не шутит.

– Ну и из каких веков тебя к нам занесло, Тьян Ню? – спросил он. – Пьешь ты совершенно бесстыдно, не прикрываясь рукавом, так что я тебе верю насчет будущего. Каждое следующее поколение хуже предыдущего.

– Пройдет почти две тысячи сто лет, прежде чем я появлюсь на свет, – сообщила Таня убитым голосом, словно только сейчас до конца осознала, сквозь какую бездну времен они с сестрой провалились.

Ли Линь Фу помолчал и налил девушке еще водки. И та выпила. И снова без закуски. Зато правильно – заслонившись от собеседника рукавом халата. Крепкое вонючее пойло огнем разлилось по жилам, ослабив тиски воли.

– Вот теперь рассказывай, как это произошло.

И Таня рассказала все, всю правду, нисколько не заботясь о том, поймет ли древний китаец обстоятельства, присущие двадцатому веку. Как на духу, от начала до конца – и про Шанхай, и про сестру, и про волшебных рыбок, и про светопреставление посредине реки.

– …А вынырнули мы уже зде-э-эсь, – ревела Таня, уткнувшись носом в плечо Колобку, а тот вытирал ей слезы широким рукавом ханьфу.

– Погоди-ка. – Линь Фу внезапно отстранил девушку и даже встряхнул для пущей убедительности. – Рыбки сейчас где?

– Черная… ик… – у моей сестры, а белая у меня… была. Ее циньский офицер Шао отобрал… скотина эдакая…

– Это плохо, – сказал вмиг протрезвевший даос. – Это очень плохо.

– Эт… п-почему? – пролепетала пьяная в стельку Таня, пытаясь собрать глаза в кучку.