Печать богини Нюйвы
Шрифт:
– Взял и разрушил, – подтвердил он. – А скольких людей убил при этом, он, должно быть, и сам не ведает. Благородные князья редко утруждают себя такими подсчетами. Но не просто так, конечно. Из-за проклятия хулидзын, которую держали там в клетке.
– Но я тут ни при чем! – воскликнула девушка. – Погоди… ты тоже в это веришь? В проклятие?
Повстанец молчал так долго, что «хулидзын» всерьез забеспокоилась и даже поерзала, чтобы напомнить о своем существовании.
– Если бы верил в проклятия, госпожа не прожила бы и часа после нашей встречи, – наконец разомкнул уста Лю Дзы. – Так что нет, не верю.
– А… город?
– Смешно винить женщину в том, что совершают мужчины. – Пэй-гун пожал
Вот так вскользь намекнув, что сам-то он, оказывается, в лисьем колдовстве очень даже сомневается, предводитель Лю терпеливо подождал, пока настороженная Людмила зароется в складки ханьфу так, чтобы только глаза виднелись, и тронул коня. Верный пошел упругим ровным шагом. Люся же вся извелась в ожидании – когда же они проедут селение? Когда можно будет выбраться из кокона? Вот уж точно – не знаешь, куда глаза девать! Она опустила голову пониже и даже не заметила, как дорога сменилась деревенской улицей.
– Надо покормить Верного и дать ему отдохнуть, – вдруг молвил Лю Дзы, спрыгнул наземь и протянул к ней руки. – Пусть госпожа простит неотесанного мужлана.
Люся и пискнуть не успела, как уже оказалась прижата к груди мужчины. Мятежник обхватил ее так надежно и крепко, так старательно прикрыл от чужих взглядов, что брыкаться стала бы лишь последняя дура. Вот Людмила и не стала.
– Эй, хозяин! – с ноги отворив калитку в какой-то дворик, зычно позвал Лю. – Найди-ка мне горшок лапши, кувшин вина и комнату, чтоб поспать. Да за конем присмотри. А уж я не обижу!
– Добро пожаловать, Пэй-гун! – услышала Люся и поняла, что мятежник Лю и впрямь пользуется популярностью среди местного населения. Но хорошо это или плохо для нее самой – вот в чем вопрос…
Люси и Лю Дзы
Люся так вымоталась, что ее даже не беспокоила перспектива провести ночь в одной комнате с мужчиной, наедине. Тем паче что командир Лю, видимо, уже корил себя за приступ красноречия и снова замкнулся, сделался неразговорчивым и тихим, на вопросы отвечал односложно, а потом и вовсе куда-то ушел. Девушка подождала-подождала, да и задремала, прикорнув на соломенном тюфячке. На крошечном постоялом дворе кроватей не водилось, и путникам предлагалось спать на покрытом циновками глинобитном полу. Сквозь тонкие дощатые стены свободно проникали звуки, и пылинки танцевали в косых лучах закатного света. Где-то неподалеку готовили пищу, что-то звякало и трещало, запах наваристого куриного супа щекотал обоняние, но спать Люсе хотелось гораздо сильнее, чем есть. Веки ее сомкнулись, будто кто-то задул свечу.
Впервые за несколько лет Людмиле снился отец. Нет, даже не он сам, а его голос. Круг желтого света от лампы, теньканье комаров, кружевные тени занавесок, туман, белой волной накрывающий сад, и одуряющий запах сирени. Мирный, сонный май на даче в Териоки, зарницы в светлом ночном небе, дальний гром, нестрашный, едва слышный. Девятьсот четырнадцатый год. Фройляйн Ланге подслеповата и туга на ухо, поэтому удрать от бонны для тринадцатилетней Люси ничего не стоит. Можно прокрасться на веранду до того, как подадут кофе и сигары, затаиться под круглым столом, спрятавшись под скатертью, свисающей до самого пола, – и слушать, слушать без конца, как батюшкин гость, человек с лицом некрасивым и длинным, негромко читает: «А тихая девушка в платье из красных шелков, Где золотом вышиты осы, цветы и драконы…» [28]
28
Стихотворение
– Бесподобно, Николай Степанович, бесподобно! – восклицает отец. – Но когда же вы решитесь снова в Китай? Ах, как созвучно песням «Шицзин» ваше: «Луна восходит на ночное небо…»
– Полно, это всего лишь замысел, и неизвестно, допишу ли… А вы, Петр Андреевич, в следующую экспедицию собираетесь этой осенью?
– Будущей весной, голубчик, не раньше, – вздыхает профессор Орловский, украдкой поглядывая на дверь, словно кто-то из домашних может его услышать. – А теперь… не прикажете ли коньячку?
– Фройляйн! – в неспешную беседу вдруг врывается резкий голос бонны. – Фройляйн Люси, извольте показаться из вашего укрытия не-за-мед-ли-тель-но!
Отец и гость смеются, а голос все зовет и зовет: «Фройляйн Люси! Люси!..»
– Госпожа Лю Си!
Людмила встрепенулась и спросонья не сразу сообразила, почему фройляйн Ланге вдруг заговорила мужским голосом.
– Просыпайтесь! – заметив, что она открыла глаза, мятежник Лю жестом показал на большой глиняный горшок на низком столике, кувшин и пару плошек. – Я принес поесть.
Выглядел он чем-то встревоженным, но божественный запах куриного супа с потрохами полностью завладел вниманием Люси. Она вдруг вспомнила, что не ела уже целый день, – и это если считать за нормальную еду жесткие лепешки и несоленую рыбу. А куриный бульон с домашней лапшой вообще оставался смутным воспоминанием из невозможно далекой, нормальной еще жизни, где не было никаких китайцев, кроме древних авторов из папенькиной библиотеки.
Горячий, густой, с янтарными каплями жира, он заманчиво сверкал в щербатой глиняной плошке, а аромат кружил голову лучше любых духов. В животе у небесной лисы заурчало, и она даже зажмурилась, чтобы обуздать себя и не наброситься на эту прекрасную, восхитительную еду как дикий зверь.
Пэй-гун только хмыкнул беззвучно, глядя, с каким неженским аппетитом уплетает небесная гостья немудреную крестьянскую еду, которой любой благородный господин побрезговал бы даже в голодный год. Надо же, и эта посланница Небес, совсем как ее сестра, благосклонно вкушает человеческую пищу, не требуя ни свежей печени, ни мужских сердец под кисло-сладким соусом и с гарниром из молодых стеблей бамбука. Видать, лисы небесные, совсем как их земные товарки, готовы довольствоваться куриными потрохами, если совсем уж туго.
Командир Лю и сам был голоден, но большую часть горшка отдал лисице. Пусть наедается. А когда она, облизнувшись, с довольным фырканьем отодвинула опустевшую посуду и улыбнулась, сытая и умиротворенная, понял, что жертва его того стоила. Девушка взглянула на него снизу вверх, глаза ее блестели оживленно и радостно, нежные губы трепетали в улыбке, подобно лепесткам цветущей сливы…
– Благодарю, – молвила она, и Лю Дзы тряхнул головой, отгоняя наваждение.
Узнать, каковы эти губы на вкус, он еще успеет. Непременно. Обязательно. Торопиться нельзя. Эта дева не вражеская крепость, чтобы брать ее силой, и не потайная комната в доме циньского чинуши, чтобы пробираться к ее сокровищам тайком. Тут требуется более изощренная тактика. Но братец Синь зря упрекал Пэй-гуна в отсутствии мышления, потребного полководцу. Нужная стратагема уже сама собой выстраивалась в мозгу мятежника. Много ли радости в насилии или обмане? Женщины всегда приходили к Лю сами, а многие из них даже денег с него не брали. Нельзя, конечно, сравнивать девиц из веселых домов и небесную лисицу, но ведь она – тоже женщина? Пусть необычная, пусть чужая, но женщина. И первое и основное отличие – эту он хочет в жены, не просто в постель. Значит, придется потрудиться. Значит…