Печать богини Нюйвы
Шрифт:
– Господин Сян Лян, а почему ваны не выводят свои армии? – крикнула Таня.
Опытный стратег медленно, точно древний ящер, приподнял веко и неодобрительно покосился на будущую невестку. И не удостоил ответом. Зато его подголоски тут же зашептались между собой про возмутительное поведение «этой женщины», посмевшей приставать с вопросами к всемогущему вельможе. И от этого совершенно бабьего шушуканья Таня натурально взбесилась.
– Merde! [34]
34
Дерьмо (фр.).
Растолкав
– Какого черта они сидят по лагерям и носа наружу не кажут, когда еще несколько дней назад ползали перед Сян Юном на коленях? – спросила она невозмутимого дядюшку. – А как же все эти договоры и заверения в поддержке? Вдруг Сян Юн проиграет сражение и не возьмет город?
Наконец-то Сян Лян соизволил разомкнуть тонкие сухие губы:
– Каждый из доблестных воинов Чу дерется сейчас за десятерых, это видят и слышат все.
– И что?
– Среди войск князей нет ни одного солдата, который бы не трясся от страха перед нашей силой.
– Какая интересная стратегия, – иронически фыркнула Таня. – Нам кого надо разбить – циньцев или ваших трусливых союзников?
Дядюшка Лян скривился, точно откусил от незрелого лимона.
– Не переживай, Тьян Ню, наш мальчишка конечно же победит. Но заодно посеет страх в сердцах этих людишек. Пусть трепещут.
Он снова прикрыл глаза, обратившись в слух. Внизу творилось что-то невообразимое. Как говорится, смешались в кучу кони и люди.
– Слышишь, Алый Коршун сорвался с насеста и прорвал оборону? – молвил старик и снова снисходительно покосился на девушку. – Ты не слышишь, но это и не важно. Главное – знай, скоро мы победим. А сейчас вернись в повозку.
– Ага, бегу.
Снова сидеть, согнувшись в три погибели в деревянной коробке, Таня не желала. Вместо того чтобы вновь отдаться в цепкие руки слуг, она с ловкостью белки вскарабкалась сначала на дышло, потом на сиденье возницы и затем уже на крышу собственной повозки.
Вот откуда надо было смотреть с самого начала! Прекрасный обзор, и не так душно, как внутри.
Все верно сказал Сян Лян, Алый Коршун, то бишь чуский авангард, смел передовые позиции армии Цинь и устремился вперед, к стенам Се. Честно говоря, Татьяна даже думать не хотела, что станется с его несчастными жителями. Она была бессильна что-либо изменить. Да, это был ужасный варварский век, но разве новый двадцатый оказался лучше и милосерднее к беззащитным? Нисколечко. И даже головы продолжали рубить с не меньшим усердием.
– Моя госпожа, вы бы спустились на землицу-то, – прервал ее невеселые размышления одноглазый Сунь Бин, за умение правильно общаться с неземным созданием произведенный из рядовых в личные телохранители небесной девы. – Неохота мне вас за ножку вниз тащить, но иначе худо будет всем.
Он осторожненько взобрался на дышло и, пока взмыленный возница придерживал лошадей, решил для начала подманить свою подопечную добрым словом. Вокруг повозки собрались все, кто был при штабе, и молча глазели на доселе невиданное – ослепительно-белые щиколотки «госпожи-невесты». Таня тут же стыдливо одернула юбку.
– Слезайте-ка добром, добрая моя госпожа, – увещевал Сунь Бин. – Не бойтесь,
Упираться девушка не стала. Старый солдат все правильно говорил. Случись с ней что нехорошее, никого из присутствующих бешеный Сян Юн не пощадит. И только когда небесная дева со всеми возможными предосторожностями была спущена на землю, народ выдохнул свободнее.
– Я больше не буду, дядюшка Сунь Бин, – пообещала Таня, прикидываясь кроткой, как голубица. – Только генералу не рассказывайте, хорошо?
Чусец смущенно поскреб жидкую бородку, словно заранее извиняясь.
– Да мне и не придется. Вся армия вас видела. На вершине холма… И одежки больно приметные, других таких ярких шелков нет здесь ни у кого. Что твое знамя. Уже, поди, донесли генералу.
И как в воду смотрел дядюшка Сунь Бин.
Люси
Первая ночь в лагере Пэй-гуна Люсе запомнилась, но в основном потому, что девушка долго не могла заснуть, вертясь на шикарной тигриной шкуре и прислушиваясь к шагам, кашлю, вздохам, разговорам, звяканью, скрипу, треску и прочим звукам, которые в изобилие издавал отряд мятежника Лю. Ей все время казалось, что кто-то либо крадется мимо, либо и вовсе стоит и дышит почти беззвучно совсем рядом с полотняной стенкой, выжидая момент, чтобы прирезать «приносящую несчастья хулидзын». Лично она точно попыталась бы, окажись вдруг на месте соратников Лю Дзы. Баба в военном лагере – сплошная морока, верно? Даже если она – женщина командира.
Кстати, о предводителе этих доисторических пролетариев и представителей трудового крестьянства. Сам Лю Дзы в свой шатер что-то не торопился, и Люся, уже отчаянно зевая, все боролась и боролась со сном, не желая пропустить момент, когда мужчина появится. А ну как теперь, когда он всему войску объявил, что небесная лиса – это его собственная лиса, Пэй-гун решит… мм… утвердить право собственности? Но она ждала и ждала, а он все не шел и не шел, и девушка, лежа в кромешной темноте палатки, уже и сама не знала, чего ей хотеть, а чего – бояться. Чтобы пришел? Или чтобы остался где-нибудь снаружи? В сене ведь на дворе у даоса ночевали чуть ли не в обнимку – и ничего! Отчего же сейчас ей и страшно, и стыдно, и жарко, и вообще – неуютно?
Люся заснула, не дождавшись. А проснулась уже поутру, одна-одинешенька, и даже не поняла сразу, ночевал Пэй-гун в палатке или нет. Только заметив второе одеяло, которым ее, разметавшуюся во сне, кто-то заботливо укрыл, догадалась – ночевал. И, устыдившись собственных ночных страхов, девушка сердито ущипнула себя за ляжку. А чтоб неповадно было по всяким ханьцам вздыхать!
Лагерь мятежников быстро, но без спешки, деловито так сворачивался. Бойцы Пэй-гуна гасили костры, всадники седлали коней, а безлошадное большинство, распихав немногочисленные пожитки по заплечным мешкам и сумкам, строилось довольно-таки ровными шеренгами по пять человек в ряд. Никаких доспехов у этих пехотинцев не было, да и всадники щеголяли всего лишь легкой кожаной броней, больше похожей на сшитые из кусочков рубахи. Но несмотря на откровенно бедную амуницию, воинство мятежника Лю вид имело бодрый и боевой; то тут то там раздавались смешки и шутки, немудреное оружие выглядело ухоженным и грозным, а над всей этой людской кутерьмой гордо развевался красный стяг.