Печать Цезаря
Шрифт:
В этом-то положении он получил мой второй удар, на этот раз мечом. Он отбил мой удар и задел моё плечо. Я ответил вторым ударом, который он опять отстранил и, бросившись на меня, концом своего меча попал в мой пояс, но не сделал мне ни малейшего вреда. Тут я нанёс сильный удар по его шлему, и незнакомец упал ниц. Я соскочил с лошади и, повернув его на спину, приложил меч к горлу.
В эту минуту Думнак и Арвирах вылезали из воды, цепляясь за береговые кусты, мокрые, покрытые тиной, выпуская воду изо рта и из носа. Почувствовав возможность говорить, один из них, ещё захлёбываясь, закричал:
— Бей! Бей! Рази!.. Доконай его, разбойника!
Побеждённый продолжал лежать неподвижно, и мне не хотелось добивать уже поверженного врага. Да и вдобавок, при виде моих верных слуг, мокрых, грязных от тины и запутанных в водорослях, я никак не мог удержаться от смеха, и гнев мой совершенно прошёл. Я ограничился только тем, что поднял забрало, прикрывавшее лицо побеждённого и был совершенно поражён. Я увидел тонкие, гордые, нежные, чисто детские черты лица. Когда шлем был снят совсем, по плечам рассыпались чудные густые белокурые волосы. Это была женщина лет двадцати, не более.
— Рази! Рази! убей! — кричали теперь оба всадника, которые бежали ко мне, махая руками.
Я обернулся к ним и сказал:
— Посмотрите-ка, что мы наделали.
Они взглянули и смутились не менее меня. Я же был вне себя. В сердце у меня зародилось чувство, до сих пор мне совсем неизвестное. Не знаю почему, но я не позволил им дотронуться до незнакомки и помочь мне. Арвирах побежал к реке и зачерпнул шлемом чистой и холодной воды. Я прыснул ею в лицо молодой женщины, от чего она вздрогнула, полуоткрыла глаза и, тяжело вздохнув, снова закрыла их.
Она была жива. Я не мог объяснить себе, почему так страшно был этому рад.
Вскоре она подняла веки, пристально посмотрела на нас большими голубыми глазами, и кротким и умным выражением.
— Выслушай, — сказал я ей, — и ничего не бойся. Я никогда не спрошу у тебя, кто ты и откуда. Я признаю, что ты храбрая женщина, и чувствую это по ране, полученной мной в плечо. Я думаю, что у тебя существуют причины скрываться, так как ты приехала по никому не известным лесным тропинкам и закрывала своё лицо. Мы сохраним твою тайну, какая бы она не была. Мне кажется, ты отправляешься по направлению к югу, мы отправляемся туда же и перевезём тебя на том самом судне, которое ты хотела взять. Лучших провожатых ты не найдёшь, и все мы трое, твои бывшие враги, мои всадники и я, готовы, если нужно, пожертвовать собой для тебя... Я прошу тебя только отдохнуть несколько дней у меня в деревне. Там ты будешь окружена уважением, подобающим твоей храбрости и твоему благородству, так как я вижу очень хорошо, что ты не простого происхождения... Успокойся, умоляю тебя! Я не враг твой, и ты не пленница моя, а почётная гостья. Когда ты восстановишь свои силы, ты свободно можешь отправляться, куда тебе угодно.
Я боялся, что получу отказ, и голос мой принимал оттенки, совершенно мне незнакомые: убедительную мягкость и нежность, почтительную и умоляющую. Я, Венестос, сын Беборикса, самый суровый воин реки Кастора, я умолял! Я умолял побеждённого врага и нисколько этого не стыдился! Даже присутствие моих верных воинов нисколько не смущало меня и не мешало мне говорить.
Она прошептала:
— Благодарю!
Потом, увидев кровь у меня на плече, она прибавила, печально улыбнувшись:
— Прости! — Она произнесла слова эти с выговором белгов, говорящих на нашем языке.
Я не знал, что мне говорить ещё, и тем не менее не мог удержаться, чтобы не говорить, я, молчаливый Венестос, ученик умного Придано. Немного застыдившись, я вдруг спросил у неё:
— Не болит у тебя голова?
И я посмотрел на эту чудную голову, с длинными белокурыми волосами, на которую рука моя так страшно посягнула. Но на волнистых золотистых волосах не было видно ни одной капли крови. Она тихо покачала головой и ответила:
— Почти что нет.
Она немного привстала, осмотрелась кругом и, увидев неподалёку дерево, едва добралась до него и прислонилась к нему спиной. Лицо её, до сих пор такое бледное, начало немного оживать. Она была бела, как лилия, но на щеках стал появляться розовый оттенок. Почтительно наклонившись к ней, я сказал ей:
— Ты приехала издали, по пустынным местам. Не голодна ли ты? Не хочешь ли пить?
Она в знак согласия кивнула головой. Арвирах открыл сумку: там была ещё лепёшка и жареная птица. Думнак снял свою большую фляжку, ещё наполовину наполненную вином. Оба они, подобно мне, заботились о ней. Она ела очень мало, но всё-таки было заметно, что давно голодала. Прикоснувшись к фляжке губами, она точно удивилась и просто сказала:
— Воды!
Мои люди побежали к реке, хотя шлем, только что ими принесённый был ещё полон воды. Напившись, она привстала, с трудом держась на ногах; протянув руку, она положила её ко мне на плечо и, опираясь на него, сказала:
— Идёмте!
Её лошадь немного подкрепилась на зелёном лугу Думнак поправил на ней узду и поставил её на судно вместе с нашими лошадьми, но ноги её ещё дрожали она, по-видимому, ушиблась. Опираясь о моё плечо, незнакомка вошла на судно, очень осторожно, села на корму, не отказываясь на этот раз от моей помощи, и ещё раз сказала:
— Благодарю!
Перебравшись на другую сторону, Думнак заметил, что конь молодой особы ещё настолько слаб, что на него нельзя сесть верхом. Я спросил у своей пленницы, может ли она сесть на мою лошадь?
— Попробую, — ответила она.
Она позволила мне посадить её на седло и по-видимому держалась довольно крепко. Но из предосторожности я взял лошадь под уздцы и пошёл рядом с ней. Мои всадники тоже повели лошадей под уздцы.
Мы шли до Альбы часа три и, к счастью, никого не встретили. Своим спутникам я приказал никому не рассказывать об этом приключении, а на вопросы всем говорить, что это приехала молодая родственница моей матери, по имени Негалена.
Это распоряжение, по-видимому, было приятно молодой девушке.
Я провёл её в комнату, где жила моя мать, дал ей в услужение двух молодых женщин и отправился ночевать к Думнаку. На следующий день я послал спросить, может ли принять меня моя гостья.
Я застал её в большом зале, одетой на этот раз в женское платье, данное ей одной из крестьянок. Она была очень изящна в этом костюме. При моём появлении она встала, почтительно поклонилась и осталась на ногах, пока я не попросил её сесть. Она меня просила тоже сесть и улыбаясь сказала:
— Ты исполнил своё слово. Я вижу, что ты обращаешься со мной не как с пленной. Благодарю за твоё великодушное гостеприимство. Ты принял меня под кровлю твоей матери, не спросив меня даже, кто я такая, откуда и куда еду. Я знаю, что ты не заговоришь об этом, пока я сама тебе не скажу. Когда я тебе скажу, кто я и кто мой отец, ты сам рассудишь, что тебе делать. Если ты, подобно многим другим, слуга римлян, то ты будешь иметь удобный случай, выдав им меня заслужить их расположение. Если же ты только боишься навлечь на себя гнев Цезаря, то ночью выпустишь меня и укажешь мне самый безопасный путь в священную обитель друидов.