Печать Цезаря
Шрифт:
— Кто ты такая, девушка? — говорил он ей. — Смертная или же богиня, скрывающаяся под одеждой смертной?
— А ты кто такой? — сухо отвечала она. — Честный галльский вождь или же римский раб? Что тебе от меня нужно?
— Мои намерения чисты, как дневной свет, — прошептал он, сконфуженный её ответом. — Я желал бы предложить тебе руку...
— Ты не знаешь, кто я такая. Ты не знаешь, говоришь ли ты с рабыней Венестоса, с его родственницей или с его невестой. Как же ты осмелился, если ты считал меня его рабыней, посягнуть на его собственность? Если ты считал меня его родственницей, как же ты осмелился говорить со мной, не испросив на то позволения главы семьи? Если же ты считал меня его невестой, то мог ли ты сравнивать его достоинства с твоими?.. Знай, что я благородная галльская девушка, и что тот, кто будет просить моей руки, должен будет бросить к моим ногам вместе с свадебными подарками головы римлян... А твоя голова очень походит на те головы, которые я требую!
Затем, указав на развешенные мечи, она прибавила:
— Если бы я могла думать, что такая женщина, как я, может быть оскорблена таким человеком, как ты, под рукой у меня нашлось бы, чем тебе отмстить за оскорбление. Я не окажу тебе чести и не расскажу Венестосу о твоей наглости. Уходи!
Он вышел, униженный и взбешённый.
Амбиорига не сообщила мне об этом происшествии, оттого ли, что считала Кереторикса недостойным быть наказанным моей рукой, или оттого, что не хотела тревожить меня, зная, как я занят мыслями о священной войне.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Восстание
Наступила зима. Цезарь перешёл за Альпы, но за собою оставил Кельтику, раздавленную под тяжестью его армий. По обыкновению, наша местность более других была окружена сетью его постов, лагерей и военных дорог. Он чувствовал, что тут билось возмущённое сердце Галлии, и железной рукой пытался раздавить его: в окрестностях было расположено десять легионов.
По временам в деревнях слышались громкие крики: это римляне являлись из лагерей и уводили быков, баранов, кур и забирали хлеб; по ночам вспыхивали пожары: очевидно, что кельтские крестьяне плохо понимали по-латыни и отказывались исполнять требования римских солдат.
Точно мало было десяти легионов, и Цезарь, как говорили, перешёл через Альпы для того, чтобы сделать в Италии новый набор и вернуться к нам с сотней тысяч новых солдат, чтобы разделить наши лучшие земли между ними.
Как всё это ни было печально, но духом мы не падали. Чувствовалось, что мы все, начиная от предводителей до последнего раба, твёрдо решились покончить с этим делом. Следы наших гонцов, переходивших из деревни в деревню, перекрещивались со следами римских лазутчиков.
Осаждать лагеря народ не решался, но в уединённых хижинах римские мародёры находили очень дурной приём: зачастую крестьяне встречали их с вилами в руках, бросали в колодцы, проламывали лёд на реках, чтобы утопить их, или же бросали их тела на съедение собакам и свиньям. К вечерним перекличкам не являлось такое множество римских солдат, что они перестали выходить из лагерей небольшими отрядами.
Галлы перестали скрываться от римских шпионов. Ремесленники Лютеции продавали фигурки, изображающие Цезаря с громадной головой и крошечными ножками, прибитым к кресту за руки и за ноги. Барды их распевали по улицам о подвигах Бренна в боях против Рима и возбуждали народ к всенародному восстанию. Поселяне были настроены точно так же и называли собак своих Цезарем.
По всей Галлии стали совершаться удивительные вещи. В лесах слышались голоса, и несмотря на завывание волков галлы ясно слышали слова привидений:
— Мы погибли, потому что не умели соединиться. Соединитесь вы и отомстите за нас!
Из лесов выходили друиды, покрытые мхом, и девушки с распущенными волосами и предвещали гибель Рима. Народы всей Галлии вооружались. Старая ненависть была позабыта: все прощали друг другу обиды и желали соединиться. Я снял со своего дома все черепа, бывшие когда-то головами галльских воинов, и благочестиво предал их земле.
В лесах Альбы мои люди подняли истощённых прохожих, умиравших от холода и едва прикрытых лохмотьями. Когда их привели ко мне, и они увидали Амбиоригу, то не верили глазам своим и, падая перед ней, целовали край её одежды. Они хотели говорить, но она на языке, непонятном моим кельтам, приказала им молчать.
— Это, — сказала она мне, — воины моего отца, которые, подобно мне, спаслись от римлян и нечаянно попали сюда. Я знаю их. Они умеют страдать, повиноваться и умирать. Возьми их к себе на службу. Из любви к моему отцу и ко мне они до последнего вздоха будут верны тебе.
Я дотронулся правой рукой до их мечей; они поцеловали мне колени. Я приказал накормить, одеть их и присоединил к своим воинам.
Кроме этих пришельцев к нам приходило много народа. По совету Амбиориги я почти ежедневно переправлялся через Сену на лодке или по льду и дожидался на правом берегу беглецов, направлявшихся с севера. Таким образом я встретил более тридцати человек. Всё это были люди огромного роста с развевающимися рыжими волосами и серыми глазами. Они ели, как голодные волки, но не пили ничего, кроме воды. Я увидел, что к весне у меня в деревнях останется очень много баранов и быков, и даже по этой причине мне хотелось скорее покончить с римлянами.
Мы взялись бы за оружие, но Галлия ждала вождя. Нам нужен был человек, которого мы слушались бы беспрекословно, по мановению ока, который мог бы усмирять необузданных всадников и мог бы казнить дюжинами изменников и ослушников. Но кто же будет этим вождём? Амбиорикс был далеко, а Цезарь убил лучших из нас. Неужели мы уступим римлянам за неимением предводителя?
Мы, галлы, такие гордые, такие независимые, мы жаждали беспрекословного повиновения воле одного человека. Мы пошли бы даже за разбойником, за рабом, если бы только они повели нас к победе. Однажды Амбиорига сказал мне:
— Освободитель явился. Гу-Гадарн появился на земле: его зовут теперь Верцингеториксом.
В это время ещё никто не говорил о Верцингеториксе, сыне Кельтила.
В середине холодной зимы я однажды сидел перед очагом и грелся, раздумывая о разных разностях, как вдруг услыхал звук рожка у ворот в деревню.
Вслед за этим дверь отворилась, и в неё вошёл Вергугодумно, старейшина Лютеции, покрытый инеем и занесённый снегом. Я вскочил, усадил его перед огнём и налил кубок вина. Он был очень взволнован.
— Ты, кажется, ничего не знаешь? — спросил он.
— Не знаю; да в такой холод никто мимо Альбы и не проезжает... А разве есть что-нибудь новое?
— Новости большие! Очень большие! Разве мало я до сих пор беспокоил тебя своими советами быть осторожным? Ну, а теперь я приехал сказать тебе: время действовать наступило.
— Слава богам! Да что случилось?
— Что случилось? А то, что если ещё не вся Галлия встала, то она встанет, может быть, завтра. Все племена, даже арвернцы и эдуи только о том и помышляют, чтобы присоединиться к нам и идти против римлян. У арвернцев Верцингеторикс, сын Кельтила, заставил своих людей взяться за оружие. Надо только, чтобы кто-нибудь начал...