Печать Цезаря
Шрифт:
— Цезарь пошёл навстречу десяти тысячам эдуев, которых ведёт Литавик, и взял с собой четыре легиона... Кажется, там что-то неладно...
Более ничего нельзя было добиться от них. Но ночью у подножия города с левой стороны раздался звук галльской трубы, и затем громко было произнесено имя Литавика; а через несколько минут этот начальник въехал в город с своим отрядом эдуйских всадников.
— Сорвалось, — сказал он Верцингеториксу. — Я надеялся привести тебе десять тысяч пехоты и конницы, но привёл только небольшой отряд. Недалеко отсюда я остановил своих десять тысяч воинов и начал им рассказывать, что Цезарь приказал убить их братьев-заложников. Выдумка моя прекрасно подействовала. Всадники от негодования потрясали своим оружием и умоляли меня отомстить Цезарю за их друзей... Вдруг, что же я вижу? Самого Цезаря с четырьмя легионами. Он в свою очередь начал говорить речь, но никто ему не верил. Тогда он вывел из своих рядов эдуйских заложников и попросил их самих сказать, что они живы. Ты понимаешь, что дальше ждать мне было нечего. Я скомандовал своему отряду «направо кругом!» и приехал сюда.
— Добро пожаловать, благородный Литавик! Ты будешь принят со всеми почестями, каких заслуживаешь, всё равно, если бы ты привёл все силы и весь народ эдуев.
— Да, и кроме того, — продолжал Литавик, — я думаю, что ещё не всё кончено. При первых же словах моей истории каждый отряд отправил домой гонцов, чтобы поднять все племена... Мои посланники уже уехали... Цезарь полагает, что он обрезал крылья моей утки; но птица полетела по городам и деревням.
— Ты говоришь, что с Цезарем было четыре легиона?
— Четыре, я считал орлов и знамёна.
— Так значит перед нами всего два легиона... Таким случаем пренебрегать нельзя... Друг Литавик, в честь твоего прибытия завтра утром мы устроим осаду двух лагерей. Ты поведёшь одну из колонн.
— Благодарю!
С восходом солнца мы спустились с горы. Разрушив у маленького лагеря укреплённый вал, мы набросились на большой лагерь. Верцингеторикс, оставшись наверху в городе, постоянно посылал нам подкрепления, чтобы сменять утомившихся и подбирать раненых и убитых.
Римский лагерь находился в отчаянном положении. Вдруг со стороны реки послышались трубы римской пехоты и рога, ревущие, как быки. Это возвращались скорым шагом четыре легиона. Верцингеторикс приказал трубить отступление.
Под Литавиком было убито две лошади; щит его был утыкан стрелами; ударом баллисты был разбит его шлем; латы его проткнуты пикой, а рука проколота стрелой. Несмотря на боль от раны, заговорённой каким-то друидом, он приказал оставить открытой свою палатку и приводить к себе всех гонцов, которые будут приезжать из земли эдуев.
— Ну, не говорил ли я тебе, — сказал он Верцингеториксу. — Мои гонцы отлично действуют. В одном из эдуйских городов они уничтожили римских купцов и захватили заложников Цезаря. Начальники эдуйские совсем растерялись: одни стоят за восстание, другие стоят за примирение с Цезарем. Но теперь кончено! Кровь убитых римлян стоит между нами и им. Я отправляюсь туда и приведу с собой сорок тысяч эдуев. Прощай! Ты скоро меня увидишь.
И он ускакал с перевязанной рукой, в сопровождении своего отряда.
VII. Отступление орлов
В палатке Верцингеторикса был собран военный совет, и он обратился к начальникам с речью.
— Пока три стороны города у нас совершенно свободны, и мы можем доставать сколько угодно припасов. Постараемся же отстоять нашу позицию. Я особенно боюсь за Дубовую гору: она слишком близка от города. Если римляне возьмут её, то Цезарь будет видеть всё, что мы делаем. Сегодня же нам надо занять это возвышение и возвести там стену. Для этого нужны руки, и потому возьмём всё войско. Мы кончим работу в какие-нибудь десять часов. Мы будем работать под прикрытием деревьев... Римляне ничего не будут знать, и не будут даже подозревать...
План этот был одобрен всеми, и ещё до восхода солнца все были на ногах.
Мы в продолжение нескольких часов были заняты на Дубовой горе, и даже всадники принимали участие в работе; а конюхи держали в это время по шесть лошадей каждый. Стена росла и была быстро окончена, как вдруг из Герговии пришло известие: в римском лагере начались передвижения, зазвучали трубы и рожки, из большого лагеря переходят в малый так открыто, что заметен блеск шлемов, в отверстия стен видны целые когорты со значками.
Верцингеторикс сильно задумался над этим сообщением. С того места, где находились мы, римских лагерей видно не было.
Пройдя несколько шагов, мы заметили, что в малом лагере очень мало воинов. Верцингеторикс опасался какой-нибудь уловки со стороны Цезаря. В ту же минуту от города прискакал безоружный гонец:
— Скорей! Скорей! — кричал он. — Римляне осаждают Герговию. Они преодолели стену! Они напали врасплох на три наших лагеря и перебили половину наших людей, отдыхавших после обеденной трапезы. Наверное, город уже взят.
Со стороны города и южного ската до нас доносились крики.
— Быстрее! — крикнул Верцингеторикс. — Спасём город!
В один миг всадники вскочили на коней и помчались по откосам, не страшась падения. Мне был ясно виден подступивший к стенам легион, в полном боевом порядке, с командирами в красных плащах и с высокими султанами на шлемах.
Даже не обернувшись, скачет ли кто за мной или нет, я бросился прямо к красным плащам. Стрелой налетел я на командира, стоявшего перед остальными с непокрытой головой. Я схватил его руками, оторвал от земли и кинул перед собой на седло. Затем быстро выхватив у него меч и зажав левую руку, я замахнулся, но в тот же миг римляне, ошеломлённые моим наскоком, опомнились и напали на меня с криками, которые в пылу боя я не мог разобрать. Из легиона выбежали пехотинцы и тоже окружили меня.
Я удивлялся, однако, что никто из них не решается ударить меня мечом или копьём: они хватались за узду моей лошади, цеплялись за ноги и все норовили отнять у меня пленника. В это время галльские всадники, скакавшие за мной, ворвались в толпу, посреди которой был я, и мы свалились все трое: моя лошадь, мой пленник и я, а уж на меня сверху нагромоздилась целая гора своих и чужих.
Поначалу мне казалось, что я ещё держу пленника за руку, а затем вдруг почувствовал, что её нет. Тогда я наконец увидел, что человека в красном плаще не было: товарищи, вероятно, высвободили его.