Печать Цезаря

Рамбо Альфред

Мать моя стояла, облокотившись на край окна в своей комнате, и с восторгом любовалась ими, улыбаясь сквозь слёзы.

Отец оставался равнодушным; он точно священнодействовал на виду всей Галлии и всего мира. Когда маленький отряд собирался тронуться с места, взор отца опускался на меня, и он обращался ко мне, как к совершенно постороннему ребёнку, но со скрытым оттенком нежности:

— Отойди, мальчик: твоё место не тут, я могу тебя раздавить.

В объятиях матери я утешался, огорчённый холодностью отца.

Она до безумия любила меня, потому что я был единственным сыном. Иногда она горячо обнимала меня и носила на руках, как будто я был ещё совсем маленький ребёнок; она осыпала меня поцелуями и обливала слезами.

Я проводил в её комнате целые часы, следя глазами за малейшим её движением, осыпал её вопросами или вдруг бросался к ней на колени, затем вырывался из её объятий и скатывался на пол. Зачастую, в спокойные минуты, я забавлялся, наряжая её в ожерелья и браслеты, накидывая ей на голову покрывало и втыкая в волосы цветы. И затем я прыгал от радости, видя, как она хороша.

Мать моя была необыкновенно хороша собой: белокурые волосы её падали до пят, у неё были очень большие и добрые голубые глаза, необыкновенно свежий цвет лица, и под её прозрачной кожей было видно, как пробегает кровь.

Дочь и жена воина, она нисколько не удивлялась, что отец мой так часто надолго оставлял её дома и уезжал на войну или на охоту за лосями и за медведями или на бесконечные пиры к соседям-предводителям. Иногда она, по-видимому, грустила. В отсутствие отца она надевала тёмные платья без всяких украшений и посыпала свои волосы белой, хороша просеянной золой.

Она знала все сказания о богах и богинях и любила рассказывать мне о Белене или Эоле, боге солнца, и сестре его Белизане, небесной деве, дающей нам лунный свет, посылающей на землю слёзы росы и дарующей плодородие как животным, так и растениям. Это была богиня, любящая людей, требующая от них только частых молитв и возлияний из молока.

Она понижала голос, упоминая о Тейтате, провожающем души усопших в ад, о Таранисе, сверкающем молнией и гремящем громом; об Езусе, хозяине и грозе глухих дубовых лесов. Это были страшные боги, и умилостивить их можно только возлияниями из человеческой крови. Она со вздохом говорила мне о Камуле боге войны, который радуется ударам меча, кровавым стычкам, оставляющим после себя вдов и сирот. Она с улыбкой называла мне русалок, живущих в реках и озёрах, прячущихся за древесную кору, вследствие чего деревья стонут и истекают кровью, когда их рубят.

Она учила меня разным молитвам к разным богам, и я за ней повторял их, удивляясь, что они читаются на языке, едва для меня понятном. Особенно часто заставляла она меня молиться одной богине, молодой девушке с младенцем на руках.

— Видишь ли, — говорила она мне, — эта богиня будет особенно нам покровительствовать, потому что расположена к матерям и к умным детям.

Но иногда мне казалось, что она думает об этих богах не то, что говорит. Раз она, по-видимому нечаянно, проговорила:

— Что же было до богов и что будет после них? А сами-то мы откуда и куда мы уйдём?.. Что это за небо и что это за ад, куда Тейтат поведёт нас? Можно ли наверное знать, что в раю встретишь мужа ребёнка?

Однажды, в отсутствие отца, к нам приехал на муле очень дряхлый старик с густыми, рассыпавшимися по плечам волосами, одетый в длинную чёрную рясу, с голой шеей и руками. Голые ноги его были обуты в сандалии. На нём не было никаких украшений и оружия, но на его высоком челе, в строгих глазах под густыми бровями выражалось такое величие, что он казался мне превыше всех людей.

Крестьяне наши и рабы поспешно выходили из хижин и падали перед ним ниц, стараясь поцеловать полу его одежды или дотронуться до шерсти его мула. Наши воины кланялись ему, поражённые почтением и даже страхом.

Мать моя вышла на порог нашего дома, и, лишь только завидела старца, тотчас же опустилась на колени, наклонив вперёд голову и скрестив руки на груди.

Он подошёл к ней, положил на неё обе руки и, подняв глаза к небу, произнёс какие-то слова на непонятном мне языке. Потом он поднял её, вошёл в дом, сам сел на почётное место и, сделав всем знак удалиться, долго с ней беседовал. Когда он вышел, мать снова стала на колени, ещё с большим смирением, чем прежде, но с выражением такого удовольствия, какого я никогда прежде не замечал в ней. Воинам она приказала проводить старца, а крестьянам идти пешком и вести лошадей, на которых навьючили баранов и кур.

Старец этот приезжал не раз. Когда отец мой бывал дома, он оказывал ему такое же почтение, как и все другие в доме. В то время, как посетитель оставался с матерью, отец никогда не позволял себе входить в дом. Когда же таинственный старец приготовлялся в путь, отец облачался в парадный военный наряд и ехал во главе конвоя. По его приказанию на лошадей нагружали ещё более богатые подарки.

В таких случаях мать моя сажала меня к себе на колени и выказывала ещё более нежности.

— Слушай, — говорила она, — и хорошенько запомни мои слова. Этот друид [4] подтвердил мне то, о чём я давно думала. Существует только один Бог, не созданный, но создавший всё и не имеющий ни начала, ни конца. Чтобы напомнить нам о себе, он принимает Только образы Белена и Белизаны, Тейтата и Тараниса, Езуса и Камула. Когда ты будешь молиться кому-нибудь из них, молись так, чтобы молитва твоя доносилась до Того, Кто заключает в Себе их всех. Будь справедлив, будь храбр, так как мрачная пропасть ждёт злых, а блаженство добрых. Наказание одних и вознаграждение других будет бесконечно. Люби мать свою так, как она тебя любит. У ног матери можно заслужить точно так же, как и в пылу кровавой битвы, право войти в блаженную жизнь.

4

Друид — жрец.

Тогда я плохо понимал эти слова; но они врезались мне в память и руководили мною в жизни. Я старался только вырваться из рук матери, слыша, как мальчики кричали на улице. Со всех ног бежал я к ним, и мы все вместе, сыновья всадников, крестьян и рабов, играли в войну. Большая навозная куча изображала крепость, которую враги старались взять приступом, а защитники обсыпали их кочерыжками и камнями.

У многих из нас появлялись на лбах шишки, подбитые глаза и разорванная одежда. Когда я возвращался домой, покрытый грязью, потом и даже кровью, но гордясь тем, что я победоносно отбил нападение на крепость, или же сам взял её, мать моя начинала упрекать меня, но отец смотрел на меня с непривычной нежностью.

— Полно, не брани его. Я в его годы не мало пачкал и рвал рубашек и штанов. Он обещает стать хорошим воином, а это самое главное...

IV. Бард

Когда отец отправлялся на охоту, а мать предавалась размышлениям о богах и о будущей жизни, я обращался за развлечениями к старому барду Вандило. В дождливые дни я был уверен, что найду слепца в нижней комнате; а в ясные дни он, обыкновенна садился под большой дуб, шагов за сто от деревин. Сидя на камне с маленькой арфой на коленях, он тихо перебирал струны и вполголоса напевал старинные напевы. Он не видел меня, но слышал, что я подхожу. Он любил меня как родного и почитал как потомка царского рода.