Печать дьявола

Михайлова Ольга Николаевна

Гиллель перебил его.

– - Эммануэль, я умён и поглупеть не могу. Если для богопостижения ум излишен, мне не нужно богопостижение.

Он ожидал, что Ригель обидится, но тот неожиданно улыбнулся.

– - Христа, ещё в колыбели, признали простецы-пастухи и мудрецы-волхвы. А не признали как раз те, кто отошёл от первых... но не приблизился ко вторым.

– - И у вас нет сомнений?

– - Ну почему же? Как вы твёрдо уверены в ваших сомнениях, так и я порой сомневаюсь в своей вере. Но я понимаю, во что я верю, -- Эммануэль принёс с кресла и положил на тахту к

Хамалу большое покрывало, подаренное Невером.
– - Гораздо труднее бывает поверить в то, что я понимаю...

– - Вы о Лили и Чёрной мессе?
– - прочтя его мысли, наморщил нос Хамал.
– - Да, пожалуй. А, кстати, знаете ли вы, -- всколыхнулся он, -- что ревность Нергала к Неверу, как к красавцу, неприязнь к Риммону, как ренегату, и презрение ко мне, как к иудейскому ничтожеству, -- ничто в сравнении с его ненавистью к вам. Не задумывались, почему?

Ригель равнодушно пожал плечами.

– - Я не знал об этом, но задумываться тут не о чем. Они не могут не видеть во мне то, что им глубоко враждебно. Екклесиаст. "Мерзостен для нечестивого -- идущий прямым путём", -- он помолчал и виновато добавил, -- мне они тоже временами омерзительны.

– - Вы ненавидите их?

Эммануэль покачал головой.

– - Они не хотят знать Бога и честно говорят, что служат дьяволу. Каждый, не ищущий Господа, есть слуга дьявола. В мире Духа все бинарно. "Кто не со Мной, тот против Меня". Но не все это понимают. Далеко не все. Мормо и Нергал просто умнее прочих. И последовательнее. И даже -- честнее.

– - Каждый, не ищущий... Странно. Но если человек не нашёл Бога...

– - Никто не сможет оправдаться тем, что не нашёл Его.
– - Вид Ригеля был виноватым, но тот очень твёрд.
– - Каждый, кто искал с чистым сердцем, нашёл. Не находил неискавший. Или -- не там и не то искавший. Или -- искавший с нечистым сердцем.

– - Ну, и формулировки у вас, Ригель.

Эммануэль поморщился.

– - Я не знаю, как объяснить. Бог ведь есть Любовь, а любовь, как известно -- аксиома для сердца, но для ума -- не более чем гипотеза. Но ваша проблема -- вовсе не избыток ума. Не лгите себе. Ум богопостижению не мешает.

Хамал хмуро взглянул в огонь камина и снова усмехнулся.

– - А в чём же дело?

Эммануэль опустил голову и неожиданно полушёпотом спросил:

– - Скажите, Гилберт... Кто развратил вас?

Гиллель вздрогнул всем телом и метнул быстрый взгляд на Эммануэля. Губы его неожиданно пересохли. Нет, Невер ничего не говорил ему... но откуда? Он ведь нарочито старался при Ригеле вести себя... безупречно. Он снова исподлобья взглянул на Ригеля. Мысли Эммануэля несли печать такого полного и страшного понимания, что спорить и опровергать что-то было глупо.

– - Заметно?

– - Да, -- просто ответил Ригель.
– - Вы... очень развращены. И очень несчастны.

– - Как вы догадались?

– - Я же говорил. В ваших глазах -- синайская пустыня.

Хамал вскинул брови, вздохнул, потом, махнув рукой, откинулся на подушку.

Гиллель боялся продолжить этот разговор и потому отвернулся к стене, и вскоре его мерное дыхание, казалось, слилось с тиканьем настенных часов и потрескиванием дров в камине. Эммануэль прочёл вечерние молитвы, погасил свечу и, улегшись на диване, уснул. Через полчаса Хамал тихо повернулся и, бесшумно поднявшись, сел на постели.

То, что его поняли, и поняли безошибочно, точно раздели, было для него, привыкшего понимать других, неожиданно и болезненно. Но, размышляя над словами Эммануэля, Хамал вдруг осознал, что на самом деле услышал не обвинение, а скорее, печальный диагноз, и вдруг постиг то, что при всей своей прозорливости до сего часа не понимал. "Вы... очень развращены. И очень несчастны".

Он ведь и вправду -- несчастен. Несчастен, несмотря на дарование, ум и богатство. Очень несчастен... Гиллель совсем забыл о том, что так волновало его всего несколько часов назад. Все воображаемые, предвидимые и ожидаемые беды не стоили этой одной, только что осознанной, что давно и прочно угнездилась в его душе. Угнездилась и начала разрушать его. Он долго сидел в темноте, переводя взгляд с тлеющих дров в камине на сияющий в прогале портьер ущербный месяц.

* * *

Бенедикт Митгарт после смерти стал немного живее. В нём вдруг появился интерес к богословию, необъяснимый даже для него самого. Он прекрасно знал себя и был уверен, что неспособен на смирение, понимал, что никогда не ощутит тот самый миг благодати, когда, по словам Лакордера, "луч веры осветит душу и все рассеянные в ней истины сольёт в одну". Он не испытывал ни малейшего порыва к покаянию и молитве, без которых, если верить священникам, обращение к вере невозможно.

Тем не менее, Бенедикт начал с интересом перелистывать Писание. Его душа никогда не знала ни свежих впечатлений, ни новых мыслей или чувств от встреч с людьми или книгами, и пробудившийся вдруг посмертный интерес как-то даже возвысил его в собственных глазах. При этом храмовые богослужения стали ему почему-то тошны до отвращения.

По ночам он стал видеть сны. Перед ним плясали голые девицы из лупанара, с дощечками, описывающими их прелести, старые шлюхи с неоправленными платьями, набелённые и нарумяненные, размахивали перед его глазами пистолетами. Пухлые и кудрявые шестнадцатилетние педерасты с незапоминающимися лицами толковали о морали.

Но, просыпаясь, Митгарт ничего из сказанного не помнил.

Глава 18. Целомудрие

Quanto se magis reperit anima segregatiam et solitariam, tinto optiorem se ipsam redit ad quaerendum intellegendumque Creatorem et Dominum suum.

– - I. Lojola

Чем более душа уединяется и обособляется, тем более она становится способной к пониманию и постижению Творца и Господа своего.