Печать мастера
Шрифт:
– Как у твоего дружка Нейро, – со зловещим присвистом закончил мастер.
– Да даже и как у Нейро, – хорохорился Коста. – даже и у него! Он под куполом рисовал! Декаду, на весу, на стропилах! Штрихи в мой рост высотой на морозе! У него тушь не замерзала и краски специальные! И купол! И еда в обед! Горячая!!! А я… а я… – Коста с трудом сглотнул обиду в горле – встала таким комом, что не вздохнуть. – Его все хвалили, надо мной смеялись! Я есть хочу!!! – провыл Коста и упал на пол.
– Вставай, – мастер дернул его за шиворот полушубка, поднимая
Коста отбивался, молотил руками в воздухе, но мастер упрямо волок его к выходу, открыл пинком дверь и вышвырнул на крыльцо. Коста проехался по ледяному насту, плюхнулся прямо в сугроб и захлебнулся снегом.
– Хочешь жить сыто и в тепле? Сам отведу к Нейро.
Черная фигура старика возвышалась над ним в дверном проеме, как тварь Грани. В городе громыхнуло – отдаленные раскаты гремели в стороне верфи, вспышки озаряли небо над крышами белым заревом.
– Решай сейчас, – голос Наставника Хо звучал холодно. – Как ты хочешь жить дальше. Как собака, которая виляет хвостом по приказу за еду, или как свободный человек. Жить на привязи или быть свободным.
Мастер захлопнул дверь с оглушительным грохотом, оставляя его на улице. В животе громко и тоскливо заурчало. Коста с трудом выбрался из сугроба, отряхнулся и вытер снег с лица. Подумал, и напихал полный рот – целую горсть, быстро работая челюстями.
В городе опять громыхнуло, белое зарево поднялось выше крыш и Коста поежился, вспомнив такую же ночь девять зим назад. Только зарево над деревушкой было алым, как тушь для печатей.
Все, что он помнил с той ночи – алый цветок в небе, крики «Прорыв», людскую толпу на побережье, которая сбила его с ног, и теплые пальцы, которые крепко держали его за руку.
Дверь в лавку снова распахнулась и сразу захлопнулась – мелькнула черная фигура мастера в проеме на свету – и на снег прямо под ноги Косте улетел его старенький тубус с личными вещами.
Точно, как девять зим назад.
Столько дверей, сколько в ту ночь, он не видел никогда за всю жизнь – деревянные простые, клепанные железом и медью, с чеканкой и охранными рунами по углам. Каменные, деревянные, выложенные плиткой ступеньки. Он стучал везде. Сначала ходил, потом ползал от крыльца к крыльцу, и ни один дом не открыл перед ним свои двери. Сюда он приполз умирать – старое крыльцо покосилась, и под ним сбоку можно было спрятаться от снега.
И в эту дверь он тоже стучал – под старой вывеской с облупившейся краской – «Лавка имперского мастера-каллиграфа Хо», стучал тихо, не дотянувшись до кольца. Стучал, не надеясь почти ни на что.
И когда дверь внезапно распахнулась, из дома пахнуло теплом, самогоном и… едой. И черная фигура на фоне света в дверном проеме спросила:
– Чего тебе… малец?
Коста тогда только постучал ладонью по горлу – говорить не мог – застыл и наглотался дыма. Только стучал по горлу – «есть, жить, есть, жить».
И его затащили внутрь, растерли самогоном, капнули
Это намного позже, когда выяснилось, что у него твердая рука, отличная память и он тянется рисовать – старик назвал его учеником.
А сначала… ему просто открыли дверь.
Коста поежился от снега, шагнул на крыльцо – вторая ступенька, которую давно пора менять, противно скрипнула под ногами, шмыгнул носом и решительно взялся за кольцо.
Один удар, два, три, четыре…
– Чего тебе?
Дверь распахнулась так резко, что Коста зажмурился от света. Сумка на полу была почти собрана – мастер явно кидал все наспех – свитки торчали прямо в котелке, из которого только что выплеснули воду.
– Забыл дорогу к Нейро? Чего тебе, щенок?
– Я… – Коста облизнул обветренные губы, покосился на сумки посреди лавки и… молча постучал ладонью по горлу.
Раз. Два. Три.
«Я хочу жить, Мастер».
Хо подслеповато моргнул и Коста просто пододвинул старика плечом, прошел впереди молча вытряхнул все из сумки на пол, и потом также молча начал быстро укладывать так, как надо. Выдохнул он только тогда, когда дверь за его спиной захлопнулась с оглушительным грохотом.
И он не хочет жить, как собака. И пусть это не его имя – Коста, его ему дали, это все, что у него есть. Имя, руки, и – мечта. И то, чему его научил Наставник Хо.
– Куда… куда мы переезжаем, мастер? – спросил Коста устало, затягивая завязки.
– Все собрал? Точно всё?
Коста кивнул, и в этом момент щепки и искры из печи посыпались на пол, пламя занялось жадно, облизывая места, щедро политые маслом.
– Мастер!!! Наша лавка!
– Мы переезжаем в Хаджер, по пути заедем в Керн… шевелись, неповоротливый! – старик отпрыгнул от огня подальше – пламя ползло слишком быстро.
– В Хаджер? Керн? Это же за хребтом! Как мы пересечем Лирнейские?
– Как-как? Перелетим…
Мастер выволок на крыльцо два баула, подпрыгнул, выругался и вытащил из дома стул, сбивая с него пламя.
Вывеска оторвалась легко – держалась только на двух хлипких крюках вместо четырех. Мастер смел снег с надписи и бережно замотал ее в грязную скатерть со стола.
– Теперь точно все. А теперь побежали, щенок! Побежали!
– Куда? Куда??
– Нам нужно успеть на обоз, они отправляются через двадцать мгновений…
Мастер ругался.
Коста устало сел на ледяные ступеньки около постоялого двора – слуга меланхолично доказывал им, что караван отбыл точно в срок – ровно тридцать мгновений назад.
– Как тридцать? Они должны были выбрать окружной путь!
– Заставу завалило весенней лавиной и они выехали раньше.
Коста слушал ругань и прикрывал рукой бурчащий живот – запахи от постоялого двора заставляли кружиться голову.
– Да что же это, прости Великий…