Педагогическое наследие
Шрифт:
— Пожалуй, нет — только так, чтобы похвастать.
— А может, он — таки должен?
— А кто ему может приказать?
Правда, кто ему может приказать — ему, кого боится даже директор?
— Почему он вошел к нам один, а не с директором?
— Дир хотел с ним пойти, а он не захотел.
— У дира был как раз урок в пятом классе.
— А откуда ты знаешь?
— В раздевалке один ученик говорил… А знаешь, это лучше, что дира не было!
— Ясно, лучше. Еще и ему бы что-нибудь сказал.
На углу они прощаются и расходятся.
Стасик заходит в новую лавочку за тетрадкой.
— Пожалуйста,
— Ах, пожалуйста. Правда, красивая? Тяните ее как хотите: не порвется, такая она крепкая.
Стасик не любит, когда с ним говорят на «вы», — ему кажется, что над ним смеются.
Стасик берет простую тетрадку и выходит.
И зачем ему, собственно, цепочка? Ведь не станет же он носить часы на двух цепочках…
Мама надела новое платье, которое портниха испортила, и понадобились две переделки. Портниха вдобавок маме нагрубила. Мама не станет больше ей давать и никому ее не порекомендует.
Мама отправляется с папой на концерт, на который уже не было билетов, и папа еле достал два билета у перекупщика. Тетя хотела, чтобы купили и для нее, но уже не было. У тети дикие претензии, папа не обязан покупать билеты для всех на свете.
Людвикино дело проследить, чтобы Стасик играл на фортепьяно и чтобы дети легли спать самое позднее в десять часов. Если учительница скажет, что Стасик опять не выучил новую пьеску, то мама с ним расправится всерьез. Дети не должны шуметь, и пол не царапать! Лампа чтобы не коптила, Стасик не задирал Юзика, а Зося, если возьмет что — либо с туалетного столика, получит трепку. Никому не открывать даже через цепочку, и чтобы Людвика ни на шаг не смела отлучаться из дома. Стасик выучил уроки?
Мама и папа уходят на целый вечер, это для детей большой праздник. Никто им не мешает играть, иной раз и Людвика принимает участие в игре или рассказывает сказки. Юзик и Зося слушают с волнением, благоговейно, а Стась с виду равнодушно, но и он любит слушать сказки. Самое же главное то, что они одни и могут делать, что хотят.
Мама надела перчатки, а папы все нет. Дети кончают ужинать.
Зося воткнутой в хлебную корочку вилкой подбирает с тарелки остатки масла и крошки котлеты.
— Гляди, я из хлеба сделала щетку.
«Ослица», — думает Стасик.
Юзик тоже сделал щетку из вилки и хлеба.
— Уже обезьянничаешь, — говорит Зося.
Мама и дети проявляют нетерпение.
«Хоть бы уже они пошли», — думает Стасик.
Скрежет ключа. Папа пришел.
— Только никому не открывать. Лампа чтобы не коптила. Пусть Людвика никуда не выходит. Ведите себя хорошо.
Дети остались одни. Сами не знают почему, но сегодня они как — то меньше рады, чем обычно. Стасик — то знает, да не скажет. Сегодняшний скандал с учителем чистописания и две двойки. Несделанная задачка не в счет, он уже сказал маме, что не сделал.
Юзик срисовывает картинку из «Пшиячеля» {39} , Стасик читает о кражах в «Курьере» — это хорошо для обычного вечера, но не когда мамы нет. Зося хотела бы начать игру.
— Знаете,
— А как же, — иронизирует Юзик.
— Не «а как же» — учительница говорила.
— Твоя учительница знала бы да ведала, где нынче обедала…
— Если бы ты знал столько, сколько она!
— Все бабы ничего не знают, — говорит Юзик, которому передалось настроение Стасика.
39
«Пшиячель» — речь идет о журнале для детей «Пшиячель Дзечи», выходившем в Варшаве в 1861–1914 г.
— Мамочка тоже баба, значит, она тоже ничего не знает? Ладно… ладно…
Разговор не клеится. Зося не сдается.
— А если смотреть на молнию, то ослепнешь.
— Это тоже тебе учительница сказала? — спрашивает Стасик,
который уже прочитал мелкие сообщения в «Курьере».
— Нет, я сама знаю.
В комнату входит Людвика.
— Стасик, мать сказала, чтобы ты играл… Брось «Курьер», ничего умного там для тебя нет.
— Раз ты не умеешь читать, ты не знаешь, умное это или глупое.
— Не умею, потому что меня не учили, — говорит Людвика.
Стасик пожалел, что он так сказал. Людвика рассказывала однажды, когда мамы не было, как ее била мачеха, как ее потом хотела выдать за старого и как она убежала из дома, и Стасик дал себе слово, что будет для нее добрым; даже начал учить ее буквам.
Но зачем она всегда начинает?
И теперь он хотел ей сказать, чтобы она села, и он прочитает ей про преступление на Воле {40} , потом Людвика тоже рассказала бы про преступление — и так начался бы приятный вечер. Но две двойки, куратор…
40
Воля — район Варшавы.
— Стасик, отдай «Курьер».
— Пусти, Людвика, а то порвется.
— Так сам пусти. Ну, ладно, я с тобой драться не буду.
У Людвики есть задняя мысль: Людвика хочет, чтобы каждый из детей что-нибудь натворил, тогда она может заставить их потом молчать, так как сама намерена улизнуть на полчасика в прачечную, где вечерами бывает так весело.
— А Зося пусть ничего не трогает.
— А вот и трону!
— А я говорю, не тронешь.
Зося храбро входит в темную спальню и выносит оттуда флакон одеколона.
— Ну, про это уж хозяйка узнает.
— Ну и пусть.
Юзик же золото, не ребенок. Теперь Людвика спокойна. Ни один из ребят и не пикнет.
Она свободно может на часок отлучиться.
Стасик отложил газету, облокотился поудобнее, смотрит на Юзика.
«Маменькин сынок, — думает о нем ревниво. — Брата надо любить. Люблю я его?»
— Может, поиграем во что-нибудь ? — решается наконец Зося. Юзик вопросительно смотрит на Стасика.
Стасик вынимает из шкафа том Словацкого, Сенкевича мама уже давно заперла на ключ. Стасик стихов не любит. «Отец зачумленных», — может, это интересно.